Так вот беспечно душу раскрыть, подцепить ту самую весеннюю простуду и болеть, лелея её. Зная про осложнения, про последствия, про любовное похмелье – и отмахиваясь, это ведь всё потом. А сейчас – сейчас сердце жаждет любви…
Любви юной, молодой, неопытной – и тем более желанной именно в этот, настоящий момент. Чтобы сломя голову, позабыв про возраст, ринуться сквозь лес, буреломы, непролазные кущи – вместе с ней, навстречу всему неизведанному.
Зажигаясь её азартом, неутолимой жаждой всё познать, всё испробовать – смеясь, рвать напролом, спотыкаясь, падать, обдирая коленки, обжигать крапивой лодыжки. Но вновь подниматься, вновь идти, бежать, лететь. И смеяться, вместе!
Чувствовать её огонь, ощущать, как трепещет в её нутре – словно вулкан – нераскрытый, пока ещё глубоко запрятанный потенциал, неиссякаемая тяга к жизни, к любви, к счастью.
И хочется, чтоб смотрела на меня широко раскрытыми глазищами – и впитывала, и пила, и жила мной. И читала как книгу, и слушала как мелодию. И пусть пьёт, пусть берёт – и энергию, и кровь, да и жизнь; пусть напитывает себя, насыщает, крепнет, зреет. И так приятно ощущать слабость от этой отдачи и рядом её – молодую, цветущую, крепкую.
А потом, как наберётся сил, когда готова будет сама уже расправить крылья, тогда крепко возьмёт за ладонь и поднимет с собой ввысь, в самое небо, к солнцу – так близко, насколько это возможно. И жар от солнца будет печь кожу щёк и лба, словно ночью у костра сидишь или в бабушкиной деревне возле печной дверцы глядишь на пламя сквозь щёлку, а оно так приятно греет, теплит, ласкает будто…
А когда вдоволь насмотримся на солнце, впитаем его жар в себя, тогда выпустит она мою руку, улыбнётся – мол, пора мне, а ты возвращайся, возвращайся на землю обетованную. Не вечно же тебе, старому, возле юной увиваться. Я, что хотела, от тебя взяла.
И вот в этом свободном падении, от которого дух захватывает, – несколько секунд, прежде чем разбиться об острые скалы бытия, – вот во время него и придёт озарение, ради чего всё это было. Словно импульс сквозь все вены, словно разряд дефибриллятора в самое сердце…
А потом БАМЦ! И о камни вдребезги, в клочья, чтоб руки-ноги в разные стороны и голова в лепёшку, словно клякса.
И лежишь – распластанный по холодным камням, то ли целый, то ли мысли одни от тебя остались. Ан нет, вон и сердце постукивает, с перебоями, но ничего, в ритм войдёт. Кто-то там, наверху, насмехается, ворчит, мол: «Мы ж тебе говорили. Предупреждали. А ты всё туда же! Дур-рак».
А ты отмахнёшься, растянешь рот щербатый в улыбке: над головой-то солнце, вот оно – безмолвный свидетель мимолётной любви. Одной из миллиардов, но и одной единственной, и никогда более неповторимой. И на его жёлтом диске всего на миг промелькнёт искрой, будто звёздочка, – силуэт той, что напоила тебя молоком своей молодости. Той, что низвергла с небес, но прежде вознесла до самого солнца!
Соберёшься в кучу, поднимешься и, как был босиком, побредёшь, пошатываясь, восвояси, лишь рукой грудь слева разминая, словно было там что-то, а теперь пусто, и какой-то сладкой болью эта пустота наполняется, и тянет будто.
Мотнёшь головой, улыбаясь самому себе, вспоминая себя да ту, юную, имя которой на душе ржавым гвоздём нацарапал, и пробормочешь в сторону:
«А ведь было! Было же, чёрт возьми!»
И солнце по спине лучами скользнёт, поддакивая:
