– О грибах, – улыбнулся Розанов.
– Вы сказали, что Леви-Брюль имел другой подход, не структурализм? – спросил Петер.
– Да! Леви-Брюль, ученик Дюркгейма, тем не менее, показал, что дикарь живет в сообществе духов, в магическом мире, и это общество совсем не развивается в том смысле, как думали просветители. Взрослый европейский человек оттуда никак не извлекается. Между ними существует непроходимая бездна. Но тогда тезис развития приемлем лишь для определенной группы сообществ. Это частный случай. В более широком контексте обнаруживается старая, еще античная культурная парадигма: есть цивилизованные народы, и есть варвары. Не нужно здесь сглаживать противоречия, тем более выдавать одно за другое.
– Я согласен, – сказал Петер, – но это не повод сомневаться в правомерности научного подхода.
Подошел официант, стал аккуратно расставлять горячие блюда.
– Я нахожу у Вас, Борис, немного широкий горизонт, почти метафизика… Это сильно не любил сэр Эванс Причард. По-моему, наука легитимна в узких границах. У нее небольшой шаг. У Василия собран интересный материал, хорошо сложен в группы. Намечено направление дальнейших исследований. Мне кажется, это правильно. Вам нравится то, что делает Василий?
– Он святой, – Боря поднял рюмку и с удовольствием выпил. – Это мой борщ? – он потянулся к тарелке.
– Правильно, Борис Александрович, надо кушать. Петер, Вы, правда, не будете первое? Попробуйте этот салат, – Света протянула ему блюдо.
– А почему Василий святой? – улыбнулся Петер.
– То, что он тридцать лет прожил с моей сестрой – грандиозно. Выпьем за Васю, – он опять поднял рюмку и, не дожидаясь, выпил. Глаза у него покраснели, он стал быстро и громко хлебать борщ. Розанов улыбнулся Петеру. Света сделала строгое лицо и еще больше выпрямилась.
– А вот Свету спросите, как у нас сотрудницы ценят Василь Васильевича, – Боря захихикал, двигая своими крупными масляными губами….
Света спокойно положила ложку, вытерла салфеткой рот, глядя перед собой в стол, произнесла
– Борис Александрович, я прошу Вас немедленно оставить Ваши нетрезвые гендерные суждения. В противном случае я вынуждена буду дожидаться Петера в машине.
– Свет, прости, – испугался Боря. – Ну, правда! Все, я молчу… Ребят, простите меня, не обращайте внимания… Я старый больной хрен.
Боря выглядел очень расстроенным. Света подняла глаза к небу и покачала головой.
– Петер, где Вы выучили русский язык? – спросил Розанов.
– О, это юношеская любовь. Толстой, Достоевский, Чехов, Бердяев, Мережковский… Хотел читать в оригинале.
– А что Вы читали?
– Большие произведения все. У Толстого письма, дневники.
– А почему Бердяев? – спросила Света.
– Очень интересный… э-э… способ мыслить. Он меня, не знаю, как сказать… колдовать. Сейчас… Он мыслит правильно или неправильно, но предъявляет не аргументы, а показывать…
– Это картинка, – вмешался Боря, – Леонтьева читали?
– Немного, со слов Бердяева.
– Константин Леонтьев. У него в «Автобиографии» есть признание… Он говорит: «Для меня всегда важна была картинка, внешняя форма для начала размышления». Это православная иконописная традиция, «Умозрение в красках» Мы здесь все визионеры. И у Витгенштейна, кстати, тоже…
Он вдруг замолк, испуганно глядя на Свету, сделал движение головой, плечами, словно хотел спрятаться под стол.
Все рассмеялись. Боря счастливо распрямился, потянулся к бутылке. Посерьезнел.
