Читать онлайн Ибн Сина, ас-Сухраварди - Повесть о Хаййе ибн Йакзане

У вечной мелодии бытия нет никакой связи с людскими голосами, разве что случайно мы обнаруживаем в них ее зов, когда человек пытается создать идеальную гармонию, или музыку разума, духа и тела. И это – единственная мелодия, которая способна постепенно подняться до уровня интуитивного познания.

Интуитивное познание отражает опыт народов и цивилизаций в рамках их исторического развития и в соответствии с их критериями истины. Это позволяет проследить поиск мелодии бытия и ее звуков в скрытых и явных усилиях, направленных на достижение гармонии с природой, как происходит в китайских учениях о дао, в стремлении буддийской философии обосновать ценность и смысл нирваны применительно к духу и телу, в усилиях греков, устремленных к утверждению сущности философии как любви к мудрости, то есть поиска духовного в работе разума. Отсюда и концепция необходимости согласия духа и тела и ее девиз: «Здоровый ум в здоровом теле».

Таким образом, можно заметить, что музыка разума породила математику пифагорейцев в той же мере, в какой математика произвела упражнения духа и тела как один из древнегреческих образцов достижения мудрости. То же самое можно сказать и об исламской культуре, выстроившей собственную систему мудрости, вдохновляясь богатым самобытным опытом.

История народов и культур формирует различные образы, а также виды и степени мудрости, однако вместе они стремятся обеспечить незримую согласованность между сердцем и разумом, способствующую появлению музыки разума. Здесь сокрыта загадка творчества и его потаенной способности, ограниченной не правилами логики, а лишь пределами интуиции. В этом и заключается парадокс и тайна интуитивного познания.

Познание истины кажется очевидным, когда мы рассматриваем его, исходя из критериев логики, здравого смысла и традиций научного анализа. Все это – необходимые составляющие всякого дискурсивного познания. Но оно оказывается ограниченным в состоянии изумления и растерянности, или когда человек поднимается до уровня интуиции, что обычно превращает разгадку тайн бытия в тайну познания. Здесь кроется противоречие между глубоким познанием, содержанием реальной философии с одной стороны и жизнью согласно критериям истины и ценности с точки зрения достижения состояния интуиции – с другой. Оттого плоды ее одновременно и легкие, и трудные, и ясные, и таинственные, и явные, и скрытые, и исключительные, и универсальные, и этнически обусловленные, и всеобъемлющие, и, кроме того, этические и гуманистические. И абсолютно во всем содержатся различные проявления и степени поиска достоверности или истинной уверенности.

Состояние интуитивного познания-одновременно и легкое, и трудное, поскольку в нем содержится то, что возбуждает радость сердца, тающего от изумления и растерянности, и то, что вызывает печаль разума, сталкивающегося с трудностью выражения интуитивных откровений средствами логического языка. Точно также оно – одновременно ясное и таинственное по причине совмещения в нем и явного обнаружения, и неясности. Состояние интуитивного познания – и явное, и скрытое, ибо представляет собой исторический опыт личностей, общностей и народов. Оно состояние исключительное и универсальное, так как оно представляет собой некий самобытный опыт, который поднимается в своих лучших образцах на универсальный уровень благодаря присутствию в нем определенной толики возвышенного индвидуализма. Это состояние и этническое, и всеобъемлющее, поскольку раздвигает рамки исторического и духовного опыта отдельных народов и пребывает в пределах мудрости всей человеческой культуры. Оно также этическое и гуманистическое, поскольку в нем содержится стремление к единству и к реализации опыта теоретического и практического разума в соответствии с критериями и ценностями возвышенного духа.

Рациональный опыт вовсе не обязательно гуманистичен, равно как и светскость не обязательно нравственна. Что касается мудрости, то она единственная в состоянии сформулировать действительный способ освобождения человечества от того, что суфии называют рабством, зависимостью от мирского и преходящего. Иначе говоря, речь идет о том, чтобы увидеть путь к освобождению от всего, что не имеет отношения к истине. Неудивительно, что мудрость подобна мысли действия или единству знания и действия. Это единственное средство достижения истинной достоверности или истинной уверенности, когда достоверность вновь становится способом действия или критерием постоянного испытания человеческой воли путем развития и улучшения ее составляющих в свете фактической, реальной истории культуры. Данного состояния философское творчество достигает в момент, когда его послания становятся настольной книгой или «наилучшим собеседником и спутником», как их принято называть в арабо-мусульманской культуре, то есть книгой человеческого духа и тела, в смысле ее способности отвечать устремлениям, самым сокровенным помыслам и желаниям сменяющих друг друга поколений и культур.

Соответствие и совпадение устремлений не могут быть постоянными без достижения уровня мудрости, то есть преодоления ограниченного историческими рамками разума народов и цивилизаций, и без подъема на уровень общечеловеческой культуры. Такое преодоление имеет разные формы, а задача его состоит в поиске смысла метаморфоз бытия и небытия. Это единственная компенсация для мудрости всякий раз, когда она оказывается не в состоянии быть руководящим принципом бытия. Притом именно мудрость содержит ценности гармонии. Воплощение данных ценностей остается частью задачи обоснования системы идеала и долга. Описываемая система пребывает по ту сторону реальной истории, но в то же время представляет реальную историю через отрицание софизмов разума и языка, как, например, в высказывании, что человек любит искусство, потому что он – искусственный. Это – софистика, опыт которой присутствует и в исламской культуре, поскольку к ней прибегали различные школы богословия.

Проблема неизменности и изменяемости природы является предметом постоянных дискуссий в арабо-мусульманской философии. Мутазилиты[1], например, исходя из своей основополагающей мысли о свободе воли, приложили много усилий для обоснования значения изменяемости природы и ее необходимости для того, чтобы освободить человека из жестких оков природных инстинктов. В то же самое время их оппоненты приводили различные доводы, например, софизм «природы», ради опровержения взглядов мутазилитов. Известен забавный рассказ о том, что один из противников мутазилитов пришел на собрание с мышью в кармане, подождал начала дискуссии вокруг проблемы неизменности и изменяемости природы и выпустил зверька на молитвенный коврик. Кошка халифа, обученная внимать хозяину, бросилась гоняться за мышью. И оппонент мутазилитов сказал: «Как вы видите, неизменность природы одолевает изменяемость, вопреки тому, что говорят мутазилиты». Данный аргумент справедлив лишь для «дурной природы» и коварного разума, так как рациональность мутазилитов – исследование наивысшего порядка бытия или того, что повелевает разумом и осознается в моральном единстве в единобожии и справедливости. Для мутазилитов сущее есть разумное и умопостигаемое. Ашариты[2] возражали им, выдвигая мысль, что должное есть разумное и умопостигаемое, и что сущее и должное – не одно и то же. Разум не может решить эту проблему, так же как не может и умалить ее противоречивого характера. Решить ее можно исключительно путем перевода на уровень мудрости в смысле рассмотрения единства противоположностей с точки зрения Абсолюта. По словам одного суфия[3], он «познал Бога, увидев в Нем единство противоположностей».

Великая мысль! Но она запутана и сложна в плане осуществления, когда происходит ее перенос в суровую реальность жизни и истории, полной ошибок и преступлений. Невозможно представить, что эта мысль – из области самонадеянных мечтаний, что она представляет собой всего лишь некий экстракт из правил школьной логики и мертвой традиции, почерпнутой из опыта предшественников. Все потому, что она постоянно поверяется человеческим сердцем, в наиболее законченном виде реализуясь в обращении к истине человека, то есть к изначальной его природе с точки зрения ее сущностной «оности». Это обращение, которое можно ощутить в различных простых и естественных проявлениях бытия: в смехе и плаче матерей, в игре и печали детей, в переходе от отчаяния к надежде, от горя к счастью, из изгоев в героев, то есть в любом проявлении жизни, оказывающем воздействие на чувства, разум и совесть. Неудивительно, что символ гармонии, который воплощает цветок лотоса, завораживает больше, чем пирамиды Египта, а выражение «О, моя маленькая роза!», рождающееся в сердце и отражающееся в глазах влюбленных, обладает большим воздействием на чувства, разум и инстинкт, чем небоскрёбы. Первый случай представляет собой выражение вечной жизни в идеальном соединении аромата и цвета, самый образцовый способ претворения музыки бытия или того, что не похоже ни на одну вещь, как сказали как-то «Ихван ас-Сафа’»[4]. Во втором случае мы имеем дело с чрезмерным восхищением, при котором сердце аристократа не чувствует мучений раба и отчуждения тружеников.

И все же мысль о познании бога как выражения единства противоположностей остается частью проблемы противоречивых метаморфоз бытия человечества или, иначе говоря, дилеммы бытия и небытия, жизни и смерти. В равной мере это проблема чувства и разума, тела и духа. И в то же время – проблема, которая не перестает вызывать искреннее желание преодоления пропасти, поглощающей временное существование людей. Новым поколениям мыслителей остается только бесконечно биться над решением этой проблемы. И здесь также таится источник вечного наслаждения, побуждающего к воображению и творчеству, к которым мы неизбежно приходим, испытывая потребность в поиске вечной ценности или в пробуждении. Пробуждение позволяет нам всмотреться в мир порока и разрушения глазами, полными слез, и с радостными сердцами. Через него происходит утверждение интеллектуальных и нравственных координат мудрости.

Философские повести «Хайй ибн Йакзан» (Живой, сын Бодрствующего) созданы в рамках данного дискурса и до сих пор являют собой особое выражение усилий по утверждению интеллектуальных и нравственных координат мудрости и попыток обоснования ценности и смысла вечного пробуждения как истины мудрости. Конечной точкой пути вечного пробуждения является не что иное, как вечная жизнь. Для нее нет иного истинного критерия, кроме мудрости в качестве созидателя смысла. Бесконечность во времени и есть смысл. И нет у этого смысла иного бытия, кроме как порожденного сильной любовью к нему, то есть усилиями ради постижения великих истин. Это особенность всякого поиска такого рода, ведь подобные усилия содержат в себе в равной мере согласованность и сплетение индивидуальных устремлений творческих личностей и всей культуры в целом.