Без преувеличения можно сказать, что в каждом великом художнике-творце присутствует частица священного духа и есть нечто пророческое. Разве Иван Тургенев не создал в своем прекрасном романе “Отцы и дети” образ нигилиста Базарова еще до того, как появился нигилизм в России? А Федор Достоевский? Разве его “Бесы” не возвестили с поистине пророческой точностью приход большевизма?
Нам определенно не нужна умилительная и слезливая литература. Мы давно уже устали от описаний быта еврейского местечка времен великого писателя Менделе Мохер Сфарима[22], мы уже сыты человеческим материалом, сплошь состоящим из нищих, ешиботников, тряпичников, всякого рода бездельников, занятых одной лишь словесной казуистикой. Нам, на нашей земле, необходима нынче по-настоящему новая литература, ее героями должны стать новые, активные, а не пассивные типы женщин и мужчин. Речь не идет, не приведи господь, об идеально-плакатных типах, я говорю о людях из плоти и крови, о личностях с сильными страстями, трагическими слабостями и даже с острейшими внутренними противоречиями – о героях, которыми молодежь может восхищаться, о героях, чьи идеи и дела могут стать источником вдохновения и воспитательным примером. Я говорю о наших современниках, а также эпических и трагических образах из древней истории нашего народа – словом, о тех, кто вызывает восхищение и уважение, а не отвращение и жалость. Не нужны нам ни сваты, ни шуты, ни ходатаи, ни синагогальные старосты, ни нищие – эти персонажи местечкового фольклора. Сегодня на нашей земле нам нужны подлинные герои и героини, созданные литературой ивритской и литературой европейской.
* * *
Однажды дядя Иосеф произнес примерно следующее:
– Вот, дамы и господа, я ухожу бездетным, и книги мои – они мои дети, в них я вложил все самое лучшее, что есть во мне, и после моей смерти они и только они донесут до новых поколений дух мой и чаяния мои…
На это тетя Ципора заметила:
– Ну, Ося. Полно тебе. Ша. Хватит, Осенька, хватит. Ведь врачи запретили тебе волноваться. И чай твой уже остыл, теперь он совсем холодный. Нет-нет, дорогой мой, не пей этот чай, я немедленно налью тебе свежий.
Случалось, что, негодуя на лицемерие и низость своих противников, дядя Иосеф даже повышал голос, но до грозного рыка никогда не доходил, его повышенные тона скорее напоминали тонкий визг, женские всхлипывания, а не гнев пророка, полный презрения и осуждения. Бывало, стучал он своей хрупкой ладошкой по столешнице, но удары его больше походили на поглаживания. Как-то раз, обличая большевизм, а быть может, партию “Бунд”[23] или распространителей “еврейско-ашкеназского жаргона” (так именовал он язык идиш), дядя перевернул и пролил себе на колени кувшин лимонада, в котором плавали кубики льда. И тетя Ципора, которая в своем фартучке стояла у двери за его спиной, кинулась к нему и, наклонившись, принялась собирать фартуком воду с его брюк, а затем, извинившись, подняла и увела дядю в спальню. Буквально через считаные минуты он, переодетый во все сухое, возвращен был кругу своих почитателей, ведущих тем временем негромкую беседу о гостеприимных хозяевах, живущих прямо-таки как голубь с голубкой.
Он относился к ней, как отец относился бы к дочке, родившейся у него на старости лет, а она к нему – словно к ребенку, утешению и забаве, ребенку, что оберегают как зеницу ока. Порою сплетают они пальцы – ее, пухленькие, и его, почти прозрачные, – на краткий миг обмениваются взглядами и тут же, смущенно улыбнувшись друг другу, опускают глаза.
