Повесть о Сером Лисе: семейные ценности - страница 16

Особого усердия в помощи с ее собственными вещами Эсперанса тоже не получила. Несколько порванных платьев, помятых шляпок и, вишенкой на торте, разбитая, якобы случайно, любимая гитара, заставили певицу отказаться от их услуг и заняться вещами самостоятельно. Ей, давно привыкшей обходиться совсем без слуг, это не составило особого труда, но она понимала, что это еще больше роняло ее в глазах тех, кто должен был безоговорочно выполнять ее указания.

Эсперанса чувствовала себя потерянной. Она помнила, что Бьерн хотел видеть ее хозяйкой дома и ее прямой обязанностью в этом качестве было добиться повиновения прислуги. В памяти певицы четко всплывали с детства впитанные правила и приемы ведения домашнего хозяйства. И опираясь на эту память и свое актерское дарование, она, как по нотам, могла разыграть нужное поведение. Но странная, поселившаяся в ней неуверенность в себе мешала приступить к делу.

Возможно, дело было в понимании, как много инквизитор дал ей, отмахнувшись и от ее магии, и от ее репутации, и предложив брак. И в благодарность за это, и из любви к нему, которую Эсперанса с каждым днем чувствовала все острее, она должна стать ему идеальной женой. Но парадоксальным образом, чем сильнее она этого хотела, тем более пугающей казалась ей задача.

Еще одним неприятным сюрпризом оказалось то, что с женихом женщина виделась, по сути, только по ночам. Первое время посещение портнихи, отмена выступлений и помощь Умке с сиротами занимали все ее дневное время, но все же Эсперанса успела заметить, что Бьерн очень много времени проводил на работе, почти не обращая внимание на происходящее в доме.

Но вот поток неотложных дел немного схлынул, прислуга вполне обходилась без вмешательства новой хозяйки, и Эсперанса обнаружила себя одиноко бродящей по тихому дому, словно зачарованный призрак. Мысль о необходимости вызвать госпожу Денверс и забрать в свои руки бразды правления вспыхивала и гасла, как позабытый на ветру фонарь. Женщину охватила апатия. Она только слабо радовалась тому, что Умка, почти не бывающая в особняке, не видела ее такой.

Как назло, этот день выдался пасмурным, и то и дело барабанил по оконным стеклам мелкой изморосью дождя. Под стать погоде было и настроение. Чтение, занятие музыкой, разбор вещей в гардеробе, – ничего не могло отогнать тоску, поселившуюся в душе. А Бьерна все не было. Сегодня не было даже мимолетных записок, которые он время от времени присылал в минувшие дни.

Давно прошло время ланча, потом и ужина. Дом медленно накрывала тьма. Сначала она захватила нахохлившийся от дождя сад, укутав ночной тенью цветы и деревья, потом заполнила собой гулкие пустые пространства первого парадного этажа, и, наконец, вторглась в спальню хозяйки. Эсперанса, неподвижно сидящая в кресле у незажженного камина, не замечала этого, поглощенная своими мыслями. Она словно подчинилась магии этой комнаты, способной останавливать время. И только тупое ощущение в висках, еще не боль, но ее отдаленный призрак, давало понять, что она пока не стала одним из многочисленных застывших украшений. Но когда ночная мгла уже лизнула мыски ее домашних туфель, женщина поежилась и плотнее завернулась в любимую шаль, расшитую желтыми маками.

Забавно. Она, выросшая на южном солнце, среди буйной природы, любила алые пылающие розы и желтые дерзкие маки ее родины. А покойная госпожа Лефрид, утонченная денвирская леди, обожала бледные садовые розочки и голубые незабудки. Даже цветы, столь разные по темпераменту, подчеркивали разность между этими двумя женщинами.