Повесть об Анне - страница 33

– В общем, Света, по поводу Алексея.

– Алексея? С пятого?

– Да, здоровенного этого с пятого этажа.

– Ну?

– Принимать галоперидол отказывается. Галлюцинации в полном объеме у парня, переговаривается с подоконником, как вот я с тобой сейчас разговариваю. Кричит, руками машет, грозится из штанов достать… – санитар запнулся, активно изображая руками что-то. – Ну, ты поняла… Жалуется на потенцию пониженную. Сейчас просто стоит и кричит, но знаем ведь прекрасно, что с такими темпами с ним будет через пару дней! Только тебя он слушает. Пойдешь, поговоришь с ним?

– Как много информации, – устало закрыв глаза, вздохнула Светлана. – Ладно.

Дверь уборной открылась, Анна вышла, с чистых кисточек прозрачными капельками стекала вода.

– И снова здравствуйте, – игриво засмеялась Анна, опять потупив взор и слегка зарумянившись.

– Привет, привет, – кивнул санитар. – Как дела у вас сегодня?

– Эх, – вздохнула Анна, опираясь спиной на стену и сдвинув коленки, – дела молодой девушки, знаете ли… Ой, да стесняюсь я о таком говорить. Душа возвышена, а тело… А тело изнемогает.

С этими словами она удалилась в палату дорисовывать детали ангелочка, летавшего над совещающимися мужчинами в ее картине.

– Что с ними сегодня такое? – скривился санитар.

– То же что и обычно, – печально кивнула Света. – Плюс ко всему еще и весна за окном.

Светлана поднялась в лифте на пятый этаж. Прямо ей навстречу прошла медсестра с большой стопкой чистой постели и белых полотенец, она ругалась с санитаркой, которая должна была вместо нее заниматься грязной работой. За ней шла такая же медсестра, словно ее сестра-близнец, только при ней была грязная постель, на которой обильно выделялись следы каловых масс и размазанной крови от носовых кровотечений. Все санитары, санитарки и медсестры казались одинаковыми, разнообразие здесь было лишь среди больных. Воздух был сжат до предела: запах йода, пота, выделений пациентов и хлорки перемешались в единый запах, именуемый ароматом безумия.

На этаже играла музыка. Это было обычное радио. Оно, как правило, должно было стабилизировать звуковую кашу голосов и стонов страдающих, но все эти песни, даже самые веселые и спокойные, казались испачканными и неприятными. Через всю стену, от дверей лифта до самого окна, у которого стоял гигант Алексей, проходила горизонтальная красная полоса. Ниже этой полосы стена была окрашена в светло-коричневый, горчичный цвет, выше полосы стена была белой. Несмотря на то, что на подобный манер окрашивают помещения многих школ, здесь этот желтоватый цвет вызывал какую-то таинственную нарастающую тревожность. По всей видимости, это касалось здоровых людей, больные привыкли здесь ко всему.

Некоторые двери палат были изготовлены из толстой стали. Зеленые, страшные, они напоминали двери тюремных камер или люки подводной лодки: такие же толстые, нерушимые, также усеяны массивными заклепками, в них также были прорезаны узкие окошки. Страшно было представить, что иногда могло твориться за этими дверями.

На алюминиевом столе, к ножкам которого были прикреплены большие резиновые колеса, лежал, широко задрав больничную рубашку, мужчина.

Этот, умеющий ездить стол, был разработан для транспортировки буйных пациентов, которые не могут или не хотят передвигаться самостоятельно. На согнутых перилах этого стола были видны кожаные, коричневые, покрытые крошечными трещинками, браслеты для рук и ног. Но задравший рубашку мужчина просто лежал на этом столе по собственной воле. Уткнув голову в стол, он содрогался – то ли плакал, то ли безмолвно хохотал. Возле стены, на деревянном стуле, сидел толстый, лысый пациент с отсутствующим взглядом и открытым ртом, в котором зиял ряд испорченных, почерневших зубов. Его нос был изогнут как вдоль, так и поперек. Второй, похожий на женщину, заглядывал ему в рот, что-то деловито бормотал и тоже периодически широко открывал рот, поглаживая сидящего заботливо по лысине. Увидев Светлану, они оба повернулись к ней, закрыли рты и провели ее стеклянными взглядами.