Повесть Января - страница 21

Так-то лучше.

Многому предстоит ещё научиться, но я чувствую в себе громадный потенциал. Ты сказала, что у меня талант? Я намерен его развивать. Я стану здесь всемогущим – волшебником, колдуном! Кем тут еще можно стать? Я стану Тут всем! Я потрясающих добьюсь Тут успехов!

– А я с удовольствием на это посмотрю.

– Посмотришь! Увидишь! В конце концов, всё так и случится!

Я тебе обещаю!

Рейс был загружен едва ли на половину, и пассажиры выбирали места на свое усмотрение.

Я сел у окна, "застолбил" ручной кладью соседние кресла, дождался конца посадки, убрал подлокотники и получил целый диван, к своему великому удовольствию.

Выруливаем, гудим, бежим, дрожим, отрываемся…

Командир приветствует пассажиров:

Девять тысяч метров, температура за бортом… безоблачно, полет нормальный!

Твердое стекло иллюминатора холодит лоб.

Наблюдая извивы рек, ломаные зигзаги дорог, лоскутья полей – всю эту мозаику человеческой деятельности, я открыл, что геометрические фигуры – это особая, сугубо человеческая прерогатива, что мы покоряем природу посредством кубов, параллельных линий и многоугольников. Я уже почти вложил свой кирпич в башню человеческого зазнайства, мол, никто кроме нас не строит кубических жилищ, но вспомнились пчелиные соты. Конечно, не куб, всего лишь шестиугольник, но мысль уже утеряла свою безупречность, и я ее бросил.

Земля скоро высохла, побурела, взбугрилась.

– Плато Устюрт! – сказал пассажир сзади.

Знакомое слово – школьный курс Географии.

Оно давно лежало в моей голове. Просто слово, без образа. Такое же бессмысленное, как Ганалулу, Буркина-Фасо, Какманду.

(Текстовый редактор предлагает заменить Какманду на Катманду, но это тоже всего лишь слово – пустой звук).

Плато Устюрт тогда стало именем, у него появилась поверхность, портрет. Казалось я мог ощупать его руками.

Какое же оно громадное!

Вспомнилось, как двоюродный дядя – водитель автобуса Гена (тот самый, что поначалу был милиционером и принес мне альбомы с почтовыми марками), рассказывал об этом плато:

Трасса идет параллельно железной дороге, это не асфальт, не бетон, а песок, укатанный большегрузами. Один водитель решил проехать с другой стороны “железки”, ему показалось, что так будет лучше. Сперва он держался железнодорожной насыпи, но потом потерял ориентир и ушел в сторону. А через месяц нашелся и рассказал такую историю: он ехал неделю, все съел, выпил и молился уже о спасении, когда через тысячу километров выехал к морю, нашел там поселок, и только тогда определился географически, и смог доехать до цели. Проделал огромный крюк.

А казахи рассказывают такую историю про эти места: три узбека пошли в соседний кишлак и пропали на десять дней. Вернулось, в конце концов, только двое. Сказали, что третий потерялся. Искать его никто не пошел. Где там искать? Но все понимали, что не могли люди в пустыне десять дней продержаться без пищи и жидкости, так что съели его двое выживших, бесспорно съели.

Правда, узбеки рассказывают похожую историю про трех казахов…

Как будто это что-то меняет.

Самолет летит уже минут двадцать, а оно не кончается! А пешком или верхом – сколько бы понадобилось времени на такой переход? И сколько раз за одну жизнь можно было сходить через него до Москвы?

Раз пять? Или, может быть, десять?

По прямой здесь – четыре тысячи километров, а дорогами, наверняка, не меньше пяти. Если каждый день проходить по пятьдесят километров, понадобится сто дней. Туда и обратно – около семи месяцев, а еще погулять, товары продать, гостинцев купить женам и детям. А чтобы дома не волновались, надо голубя отпустить с запиской, что доехал, мол, все хорошо. Голубь до тысячи километров за день пролетает и летит по прямой в родной голубятник: значит, дня за четыре доставит весточку. Полезная птица голубь – уже на пенсии – отслужил человеку, спасибо ему! Много кто совсем вот недавно болел голубями: голубятни строили, свистели так лихо, гоняли стаи свои над домами, теперь таких голубиных энтузиастов почти не найдешь. И лошади дюже потрудились на нас многие тысячелетья, тоже давно уж в отставке. Собака пока еще служит, но работы и для нее не много осталось. А она ведь – первый наш друг! Наидревнейший! Первой пришла, последней уйдет. Все течет, все изменяется – бывшие помощники становятся просто питомцами – блажью – или бродячим недоразумением – помехой.