От Джоджра веяло незнакомым миром, который начинался где-то за хребтом, где я знала, есть ещё часть Осетии, но Большой Кавказский хребет, который я осматривала каждое утро с крыльца нашего дома, скрывал от меня потусторонний мир.
Джоджр был необычен своим искренним смехом, густым, но резким басом, иногда напоминавшим рёв бизона, своими друзьями, иногда одетыми в его костюмы, которые справляли его родители, а он их сразу же раздаривал, оставаясь всегда в одном и том же, наверное, любимом, песочного цвета.
Это был ещё один экзотический плод на дереве моего воображения.
Справедливости ради следует уточнить, что сам по себе Джоджр занимал меня не всецело.
Таинство заключалось не только в нём, но и в мире, который стоял за ним как за фигурантом того мира. Он был ключиком в дверь, которая звала меня к будущей незнакомой и удивительной жизни, конца которой никогда не будет.
Южан я впервые увидела в институте. Среди них бывали и откровенные дебилы, но бывали и яркие личности с врождённым инстинктом всегда защищать тебя от кого бы то ни было, оттого они сразу же провозглашали себя моими верными друзьями. К тому же, похожие на древнегреческих атлетов Фидия, они дарили понятие живой красоты.
Не то что хлипкий Джоджр – глаза и усы на тонком древке тела, который, однако, необъяснимым образом, был в нашем студенческом мире заметнее всех, значительнее всех, известнее всех.
III.
Ничего не изменилось в моей жизни, кроме того, что на меня стали смотреть в фойе, на лестнице, и шептать: «Это та самая» – понимать следовало: «которая покорила Джоджра».
Рассматривали по-разному: как комара, ничтожество, хорошенькую девочку. И только моя подруга Темина – как роковую женщину, с придыханием:
– Ты дружишь с (самим!) Джоджром? Можешь его к нам в дом привести в гости (в её литературный салон, где нас будет трое – мы и persona grata Джоджр)?
Он охотно согласился, и я привела его. Он был скромен, прост, совсем ручной. Говорил с нами о литературе – о символистах, обо всём, что было нам интересно как филологиням, был мило снисходителен, назидал лишь в той степени, чтобы мы не путали его с собой, а чувствовали дистанцию как младшие и просто девчонки.
Он заразительно смеялся, сверкая ослепительными красками лица – яркие глаза, белые зубы под темнотой усов, и между нами была дружба, все были довольны друг другом.
Затем он опять надолго исчез, и я отвыкла от него. Я читала классику по программе, не испытывая никакого ущерба из-за отсутствия его устных сказок, которыми он пичкал меня на подоконнике – моём ежевечернем эшафоте.
И вдруг он снова объявился. Однажды вечером, когда мы, все восемь обитательниц самой густонаселённой комнаты, «ипподрома», уже лежали в своих допотопно узких кроватях, на подступах к общежитию, под окнами, раздался рык Джоджра, затем по коридорам его оглушающая поступь, которую слышали все от первого до четвёртого этажей!
Зика, моздокский самородок, танцевавшая во всех концертах индийский танец, вскочила с кровати и завопила на всю комнату:
– Вставай, одевайся, идёт твой Джоджр, сама расхлёбывай, а я хочу спать! Чтобы он не разбудил нас всех!
Как будто кто-то мог спать при его приближении.
Я опять должна была быстро одеться и обречённо выйти в коридор, чтобы предупредить грохот в дверь с рыком: «Выйди, выйди!» – как на пожар, осознавая, что Джоджр со своими манерами – мой незаслуженный позор, но от этого позора так просто не избавиться.
