Читать онлайн Геннадий Раков - Повести и рассказы. Книга 4

© Геннадий Раков, 2024

© Издательский дом «BookBox», 2024

Мы втроём – отец, сосед дядя Лёня и я, десятилетний мальчуган – лежали у таёжного костра и молчали. Взрослые молчали от усталости: весь день рубили вековые деревья и спускали с горы вниз к воде на дрова зимой. Я просто молчал. Смотрел на костёр, на чёрное ночное небо, усыпанное бисером мелких сказочных ярких звёзд. В голову лезли фантастические видения, диковинные свирепые звери. Взрослые были рядом, и с ними было не страшно.

Наработавшиеся сверх меры мужики лежали на запашистых пихтовых ветках и чутко спали. Я испугался мысли, что вот так они совсем уснут, а меня возьмёт кто и украдёт. Тайга кругом. Или медведь явится… Сон от трепетавшего в душе страха улетал сам собой.

– Дядя Лёня, а дядя Лёня, – не выдержал я.

– Что тебе? Неужто не намаялся за день? Спи, давай, я посмотрю за огнём.

Он встал, накинул на плечи видавшую виды телогрейку, подошёл к спящему отцу, укрыл его сползшим брезентовым плащом, служившим что та же шинель солдату. Подправил огонь.

– Спи, парень, утром всем работы хватит, – он снова лёг на бок, спиной к огню.

Долго выдержать своего одиночества я не мог.

– Дядя Лёня, – робко позвал я снова.

– Ну что ещё? Вот неугомонный какой, – он повернулся ко мне.

– Дядя Лёня, почему это место зовут Чёрная речка, а? – попытался я завязать разговор.

Оно и правда – название этой заброшенной полуразвалившейся деревни вызывало во мне интерес. Конечно, можно было спросить у дяди Лёни, всё знающего об этой местности, и завтра, днём. Я так и хотел сделать.

– Не жалеешь ты, парень, нас, мужиков. Как баба, которая без головы.

Дядя Лёня не знал, а может, наоборот, своим хитрым, всё видящим, во всё проникающим, немного косящим глазом и усмотрел, что мне себя самого больше всех и жалко.

– Извините, я не хотел, больше не буду. Спите.

– Да что там. Теперь уж не заснуть. – Он отошёл от костра в ночь, в сторону реки и словно растворился. – Подойди ко мне, – послышалось совсем рядом.

Я окунулся в темноту. Глаза понемногу привыкли к ней.

– Видишь, на той стороне реки гору? И скалу, вон, прямо из реки?

Конечно, я её видел и днём, и на закате, когда разводил костёр. Ничего в ней такого не было. Скала, как скала, много таких на реке Мрас-Су.

– Знаешь, как она зовётся?

Я не знал – да и откуда, когда я здесь впервые, а от Усть-Кабырзы сюда не один десяток километров.

Дядя Лёня надолго замолчал. Казалось, он старался вспомнить её название.

– Марьина гора, паря, – он положил тяжёлую сильную руку на моё плечо. – Давай я тебе про неё и расскажу. Что там Чёрная речка? Ручей вон видел, пониже нас?

– Видел.

Мы уже сидели у костра на поваленном стволе векового дерева.

– Так вот, в нём такие чёрные водоросли со дна растут до верха, да и рыба в ней плохо водится. Потому и назвали так ручей, от него и деревню. Понял?

Дядя Лёня не слыл хорошим рассказчиком, однако сейчас я был рад этому общению. И, конечно, всё понял.

Костёр согревал, голос рассказчика успокаивал. Теперь пришлось сражаться не со страхом – со сном. Не мог же я, в самом деле, испортив сон взрослому уставшему человеку, уснуть сам.

Дядя Лёня продолжал:

– Было это так давно, что никто и не упомнит. Болтались по тайге разные люди. Кто золотишко искал, кто лучшей доли. Забрёл сюда молодой мужик. Иваном его звали. Понравилось ему это место, тут он и срубил себе охотничью избушку. Год-два пожил, да так привык, что другого места ему и не надобно. Охотился, сдавал купцам шкуры, покупал что надо для тайги. Тем и жил. Узнали о том месте люди-горемыки, пошли, потянулись сюда с семьями. Ивану что? Пожалуйста. Человек он добрый. Селись. Зверя на всех хватит. Сам и избы, вон эти, – дядя Лёня показал в темноту, – помогал ставить.

Зародилась деревня, изб до двадцати вокруг. Иван и рад, и не рад. Ребятки малые бегают, играют. Смех вокруг, и такая радость на сердце бы от всего этого, да вот беда, всё больше печаль Ивана давит.

«Поженился бы ты, Иван, – советовали поселенцы. – Одному век вековать негоже. Мужик ты справный, любая за тебя пойдёт».

Он и сам подумывал о том. Да где её найдёшь, жену-то?

«Анфискина дочь чем плоха?» – советовали бабы.

И вправду, Иван присмотрелся к Анфискиной дочери. Не приглянулась она ему. Работящая, но глупая больно. Пусть кому другому достанется.

– Охотник он был, тебе скажу, паря, настоящий. Поискать таких надо, сейчас нет таких, – дядя Лёня вспомнил обо мне. – На медведя с одним ножом ходил. Много зверя добывал. Но много ль одному надо? Что добывал – сельчанам давал, помогал, чем мог, у кого фарт не выпал.

В тайге по-другому никак нельзя. За это и всё такое люди любили его.

Часто уходил он в тайгу надолго. В один раз уж и не чаяли живым его увидеть. Как ушёл с осени, снег успел сойти с гор, а его всё нет. Всякое плохое думали. Жаль было селянам Ивана. Да и не страшно было при нём. Даже в лес стали реже ходить: медведи пошаливали.

Уже забывать начали, а он вдруг и объявился. Да не один. Приплавился он из городу на плоту с девкой, такой, вроде из себя ничего не стоящей. Сидит себе на стульчике, ножки в мягких сапожках на сухом держит. А Иван насквозь мокрый, ободранный в клочья, вагой правит.

Пристали к берегу. Сошли. Иван-то девку свою на руки – да на бережок через водицу. Улыбается.

«Вот, значит, жена тепереча моя, Марья, – доложил он сбежавшимся на берег. – Прошу любить да жаловать, стало быть. Марьей Спиридоновной величайте», – уточнил он ещё раз.

«Что ты, Ваня, неловко как-то. Кто уж я такая? Здравствуйте», – обратилась она к деревенским, с любопытством изучающим её.

Улыбнулась приветливо.

– Да, парень, что это была за улыбка… – дядя Лёня поднял голову в небо, будто там была Марья, вздохнул. Он, конечно, не мог видеть этой Марьи, но его растревоженное воображение старого холостяка рисовало ту, о ком он вёл рассказ. – Одной улыбки было достаточно, чтобы полюбилась. Вот какова была!

Приняли её как свою. Девушкой она оказалось простой, работящей, умной, образованной по тому времени.

Встретил её Иван у купца. Состояла в прислуге, была сиротой. Как увидел, так сердце его и зашлось. Пожил он по этому случаю в городе. Пригляделся к Марьюшке, да и к купцу.

«Отдай девку в жёны».

«Рехнулся? Куда она тебе, в тайгу-то? Загнётся там». – Купцу было жалко терять тихую и работящую девушку.

«Степан Назарович, Христом Богом прошу».

«Нет, Иван. Как можно? Нет, и не думай».

«Степан Назарович, проси, чего хочешь. Золотишко водится – отдам. Шкуры, какие есть лучшие, задаром отдам. Что ещё? Только скажи – отдам. Нет мне более без неё жизни. Добром не отдашь, – Иван встал, табурет от ног его отлетел в угол, – не спросясь возьму. Не тебя учить законам нашим, таёжным. В тайгу носа на сунешь».

Купец смекнул, что перегнул и может лишиться обещанной Иваном награды.

«У самой-то спрашивал желание? Люб ли ей? Вон, рожа какая, антихристова. Поди испугается, как увидит. Да и годами десятка на полтора, не менее, старее будешь». – Купец долго рассматривал Ивана, будто в первый раз, и тем злил его ещё сильней.

«Ну?»

«Что ну?» – купец что-то удумал и, улыбаясь, потирал руки.

«Говори решение своё».

«Это мы мигом. Прямо сейчас и устроим. – Купец заглянул за притолоку открытой двери: – Марья…»

Марья не отозвалась.

«Марья, где тебя черти носят?»

«Здесь я, – произнесла появившаяся работница. Марья не обратила внимания на мужика в комнате, медведем стоявшего около её хозяина. – Чего изволите, Степан Назарович?»

«Чё на меня пялишь зенки-то? – довольный своей выдумкой, он показал на Ивана. – Вон, на него смотри. Не ко мне же свататься пришел».

Марьюшка ахнула.

«Иван Фёдорович, как же так?» – она не нашлась больше, что сказать, загорелась лицом.

От кого угодно, но только не от Ивана, она могла ждать предложения. Ну видела несколько раз, ну говорила, о чём, уж теперь и не припомнить. Некоторое время приходила в себя от такой неожиданности.

«Не знаю, Иван Фёдорович, что и ответить вам. Просто представить себе не могу, что в явь всё это».

Купец возликовал победу, но как оказалось – рано.

«Ты уж извини, Марья Спиридоновна (было ей в ту пору девятнадцать лет), – уважительно, с трудом выговаривал Иван тяжёлым языком застревавшие слова, – так уж случилось…»

Так вот и случилось! Увёз он в тайгу свою Марьюшку. Как она согласилась пойти за ним? Чем он её взял? Один Бог ведает. Всё в нём было, а только не для него она была. Ну что он такое: бродячий медведь, дикарь, грамоте, и той не обучен.

– А она соберёт, бывало, у лавки под рябиной, – дядя Лёня кивнул головой в темноту, – она вон и сейчас стоит, посмотришь апосля. Так вот, соберёт, говорю, вечерком ребятню пузатую, гладит по головам и рассказывает сказки разные да про страны заморские. А того глядишь, и постарше кто слушать Марьины сказки хаживали.

С того времени Ивана как подменили. Бородищу свою срезал. С городу костюм привёз. Как сам купец стал. И как не были они разными людьми – зажили любо и в душу. Отгрохал Иван себе хату новую, здоровенную, – вон стоит (я разглядел на фоне чёрного леса проступающий сквозь уходящую ночь контур большого дома с провалившейся крышей).

Всё горело у Ивана в руках. А как Марьюшка забеременела, не отходил от неё. Делать ничего не позволял. Желания любые исполнял. Та только подумает что, а он – вот уже, готово.

«Не изводи себя, Ваня, всё у нас есть. Мне и так хорошо, больше уж ничего и не надо».

Но Иван усидеть на месте не мог. Ему казалось всё не так, чего-то недоделал. Похудел весь.

– А скажу я тебе, души он в ней не чаял, такая она у него оказалась ласковая, такая умная.

У Ивана, бывало, голова закружится от счастья, уйдёт в лес, чтобы никто не видел, ляжет на мох и лежит без движения, мыслит: «И за что же такое Бог наградил меня таким неземным подарком?».

Мужики своим бабам тыкали: «В Марьиной-то хате, как в барских горницах; чисто да ладно всё…». Бабы вздыхали, старались, как могли. Они завидовали Марье, но не злобились на неё, такой уж была она человек. Где какая беда – она там. Поможет в чём, не гляди, что молодая, знала многое, посоветует что. Ребят лечить особенно мастерица была.

– Эх, паря, одного прихода Марьиного бывало достаточно – на ноги становились.

Родила она своему Ивану сына. Тот узнал весть об этом от бабки-повитухи, веришь, нет – заплакал.

«Вот, Ваня, и помощник тебе», – прошептала Марья, попыталась встать.

«Что ты! Что ты… Лежи, тебе нельзя».

Так дальше они и зажили втроём. Марья ещё сильнее привязалась к Ивану. Больше, чем за сыном ходила. Он в лес – она в слёзы.

Время шло. Сын рос. Уж годков восемь ему было. Лицом и характером в мать пошёл. Марьюшка сына своего, Михаила, значит, и к грамоте приноровила.

Хорошо жилось селянам в ту пору на Чёрной речке. Счастливы были все – и старые, и малые. Но счастье-то вот это оказалось недолгим.

Пришла весна. Хаживали мужики уже на уток охотиться. Тогда уток-то поболе было. Засобирался и Иван. Сынок за ним увязался.

«Разреши, Марьюшка, ему. Пусть привыкает. Недалеко сходим. Знаю я здесь озерко одно. К вечеру жди с добычей. – Он обнял любимую жену и пошёл, не оборачиваясь. – Помаши маме».

Миша помахал и побежал догонять исчезнувшего в кустах отца.

Весна в ту пору выдалась – на загляденье. Марьюшка быстро управилась по хозяйству да на реку пошла чеснока дикого пощипать на вечер. Села на бережок. И кто её, сердечную, толкнул на ту скалу глянуть? А увидела она там цветы красные такие.