Весь вид его – раскаявшегося человека.
– Так что же мне с вами делать? Говорить вы со мной не хотите. Вот ручка, бумага. Пишите.
– А чё писать-то? – насторожился.
– То и пишите: зачем ко мне пришли и чего сказать хотели.
Плотник был в нерешительности.
– Пишите, пишите.
– Собственно, а зачем оно, того, писать-то? Я этово, и писать-то разучился. Эдак, к топору больше привык.
На лбу моего посетителя, возможно, впервые появилась глубокая морщина. Он думал…
Я занялся своими служебными делами. Прошло достаточно времени.
– Вот, товарищ начальник.
Его лицо было в печали. На лбу выступил пот.
Каракули его читались тяжело. Я читал и краем глаза наблюдал за поведением плотника. Столь напряженного состояния у человека я, кажется, не встречал.
Понятно в писанине было не всё, но смысл я уловил. Он был в следующем: «Я, Ярём Колосов, никогда в своей жизни больше не буду воровать унитазы (вот оно, в чем дело) с нашей стройки, и если я не сдержу своего клятвенного слова, то назовите меня (здесь было написано довольно понятно, крупно) НЕХОРОШИМ ЧЕЛОВЕКОМ».
Внизу стояла закорючка, означавшая, должно быть, личную роспись.
Я дочитал. По моему лицу он, видимо, так и не понял, какое действие на меня оказало его откровение.
– Поставьте дату.
– Не могу. Руки дрожат, не слушаются меня. Лучше бы наорали на меня, товарищ начальник. Легче б на душе стало.
– Извините. Вот что, товарищ Ярём, я понял, о чём вы мне здесь написали. Хорошо, что не наврали, а показали правду. – В моём голосе отсутствовали грубые интонации. – Но имейте в виду: ещё раз набедокурите – вывешу вашу объяснительную на видном месте, под стекло. Пусть все читают, как вас потом называть. А сейчас, идите, пожалуйста, к бригадиру и скажите, что я вас наказал и прошу оставить в бригаде.
Он сидел.
– У вас ещё что-то ко мне?
Настроение его от, казалось бы, счастливого для него конца явно не улучшилось.
– Собственно, нет… Только вот, почему вы не как все? Душу вымотали… Раздавили, как таракана… И не наорали даже… Обидели…
Ах вот оно что. Его, оказывается, облаять надо для отпущения грехов.
То ли терпению моему действительно пришел конец, то ли для успокоения кающейся души, но я как врезал со всего маха по столу.
– Вон, – кричу ему. – Вон из кабинета!
Смотрю – изменился человек, ожил на глазах.
– Будь сделано, товарищ начальник. Будь сделано. Давно бы так. Всё. Конец. В сей секунд не будет.
Он благодарно улыбался и пятился к двери. Было явно видно: с человека свалилась большая тяжесть.
– Унитаз-то вернули на место? – Вопрос застал его в дверях.
– Точно так, вернул. На самое, что ни на есть, его законное место. А кто будет говорить, что не вернул, не верьте, свидетели есть. Злые языки всего наболтать могут…
– Вон…
Последний раз счастливая физиономия мелькнула в двери и исчезла.
От происшедшего я и сам теперь не знал, что делать: то ли плакать, то ли смеяться.
Да, работа руководителя заключается не только в том, чтобы расставить людей, дать им работу. Принять, уволить. Ярёмы – тоже работа руководителя. Обиднее всего за самого Ярёму. Почему у нас человек зачастую не может понять простого человеческого слова? Кто его так воспитал?
Я уверен: в конце концов и Ярёмы найдут себя. А как иначе? Коммунизм по-другому не построить. Одно условие – за производством надо видеть людей, пусть даже самых маленьких и плохих. Наше дело: не позволить стать Ярёмам «нехорошим человеком». Для них это конец. К сожалению, у нашего Ярёмы этот конец оказался близким.
