– Следующий! – Рябков посмотрел на девушку, стоявшую за Захаровым. – А, Настенька? – обрадовался доцент. – Ну, что у тебя, голубушка?
– Вот, – девушка покраснела и сильно смущаясь, положила на стол чертежи.
– Ну, это ещё рановато… Напомни мне, пожалуйста, свою фамилию, – вкрадчиво попросил доцент Рябков.
– Капушинская. Капушинская А. К., тридцать седьмая первая группа.
– Ясно, ясно, солнышко. Молодец! У тебя уже 40 %. Умничка, – похвалил Рябков. – Следующий!
Виктор, наблюдавший доцентскую экзекуцию над нерадивыми студентами, с грустью понял, что ни завтра, ни послезавтра зачета ему не видать как своих ушей.
На восьмой день у Захарова уже было 80 %. Скоро начиналась сессия, т. к. это был самый что ни на есть последний день зачетной недели. Настенные большие часы в аудитории показывали 10.00
Виктор с 8.15 ожидал Рябкова, который начал консультацию ровно в 10.00, минуту в минуту.
– Ну-с, мой хороший, как дела? – поинтересовался доцент у Захарова. – А где же твои чертежи?
– Так у меня же только 80 %, по Вашим учётам ещё рано… Да?
– Да, но ведь надо же выходить на первый экзамен? – заметил Рябков. – Показывай!
Захаров быстро достал из тубуса все три листа ватмана. Волнение просто зашкаливало. Сердце вот-вот выпрыгнет из груди. Развернув первый лист прямо перед Рябковым, он уперся глазами в свой красивый чертёж, на котором были изображены детали машин в аксонометрии. Но самое главное – это были шрифты.
Рябков отложил в сторону свой карандаш, взял шариковую ручку и пастой начал корректировать практически всё, что было изображено на листе. И так было со всеми тремя чертежами. За каких-то 15 минут он испортил всё, что только было можно.
– Вот, Захаров. Вот так должно было быть, а не так, как ты мне хотел представить. Понятно?
– Понятно.
– Ну, иди, исправляй. Следующий.
Домой Виктор несся быстрее, чем можно было себе только представить. И работа закипела. Без соседа, без помощи кого-либо он сам начал чертить. Навыков практически не было. Линии были убогими, с разной шириной и степенью нажатия грифеля на бумагу. Повсеместно оставались следы от стиральной резинки и линейки. И, о Боже! Свершилось чудо! К 17.50 Виктор всё закончил. Ехать в институт было бессмысленно, но он взял и рискнул.
Говорят, что чудес на свете не бывает. Ан нет, ещё как бывают и чудеса, и знамения… Забежав в здание, прямо в дверях Виктор столкнулся лицом к лицу с доцентом Рябковым, выходившим на улицу, видимо только для того, чтобы отправиться на метро домой.
– Захаров! Ты меня убить хочешь?
– Ой, простите! Я…
Вдруг Виктор почувствовал, что земля у него начинает уходить из-под ног, голова закружилась и он вот-вот потеряет сознание.
– Ты ко мне? – спросил Рябков.
– Да, – выдавил из последних сил Виктор.
– А что так поздно? В часах не ориентируешься? – Рябков смотрел на беднягу, у которого вся душа ушла в пятки. – Ладно, пошли.
– Куда? – спросил Виктор.
– Куда, куда? – передразнил доцент. – К свету, в тепло… Не на улице же мне смотреть твою мазню?
– А, ясно.
Оба быстро поднялись из подвала, где располагались гардероб, на первый этаж главного здания, вход в который для всех был через цокольный этаж, через гардероб. Найдя свободную аудиторию, Рябков, не раздеваясь, прямо в пальто, присел за преподавательский стол и начал разглядывать каждый из чертежей. Он опять своей шариковой пастой оставлял правки, но теперь их было гораздо меньше. Виктор чувствовал, что ещё чуть-чуть и он просто разрыдается. Ему было так обидно, что слёзы вдруг предательски начали капать одна за другой прямо из глаз. Несколько капель попали на ватман.
