– Вот это дело! – лесной обитатель сызнова хлопнул Максима по плечу. – Меня Федором крестили, а люди прозвали Фрязиным. А тебя как?
Представился и Максим.
– Ну, давай, Максим, не будем мешкать. Надо нам до ночи поспеть, а то как бы чего не вышло.
***
Поспеть, однако, не поспели. В дороге у телеги – старой и ужасно скрипучей – подломилась ось, и Федор с отцом Варлаамом часа два прилаживали вместо нее срубленную Максимом молодую березку, поминая матерным словом некого Мину, из которого кузнец, как из дерьма пуля, а плотник – и того хуже.
– Я одного не понял, это что, болезнь такая, вроде оспы? – спросил Максим Фрязина, пока он обстругивал березку топором. Про оспу он много знал – про нее ему дядя рассказывал.
– Вроде того, – буркнул Фрязин. – Поветрие это упырное, нет от него покоя даже мертвым. Кого такая моровая тварь укусит, тот сперва болеет дня три, а затем сам в нее превращается. Но это ежели его насмерть не загрызли.
– А если насмерть? – спросил Максим после небольшого молчания.
– Тогда он сразу восстает, уже этаким, – Фрязин сплюнул на землю.
– Никогда про такое не слыхал, – Максим почувствовал, как ежится под свиткой.
– Ты много про что не слыхивал, кутья, – ответил Федор, отмеряя, не надо ли отрубить от оси еще немного.
– Чуден свет, – поддержал его возившийся тут же отец Варлаам. – И несть числа чудесам его же.
– Несть числа тому дерьму, что на свете случается, – мрачно прибавил Федор. – Ладно, Варлаам, давай ось прилаживать, а то, мать его так, из-за этого деятеля новгородского как бы до ночи не провозились.
Тут Максим решил людям не мешать и отошел чуть в сторону, к Стеше, которая в это время выкапывала скребком чуть в стороне от тропы какие-то корешки из-под земли, рассматривала их и иные укладывала в холщовую сумку, а иные бросала.
– Слушай, а ты это правду говорила, насчет видений-то? – спросил он. Весь этот день, начиная с приезда на мельню, казался ему сейчас каким-то нелепым сном, так что он, хоть и чувствовал себя глупо, никак не мог перестать расспрашивать людей о происходящем.
– Правду, – ответила Стеша совершенно спокойно, убрала скребок в сумку, отряхнула перемазанные в земле руки. – Чаще всего видится мне то, что всей Руси горе принесет. Вижу, как на Руси брат на брата пойдет, города запылают, поля опустеют. Но иногда и про себя тоже вижу: и что несчастлива буду всю жизнь, и как матушка умрет, и как я сама.
– Это, должно быть, страшно, знать, когда умрешь? – спросил Максим, глядя на Стешу с некоторым даже ужасом. Он, впрочем, не очень-то ей поверил. «Это у нее падучая болезнь,» – решил он про себя. Дядя Максимов, большой разных болезней знаток, лучше всякого знахаря, Максиму про эту болезнь рассказывал. При ней, бывает, люди нередко в припадке воображают то, чего нет.
– Вовсе нет, – ответила она, как ни в чем не бывало. – Наоборот, когда знаешь, как умрешь, то ничего на свете не боишься. Кому суждено сгореть – тот ведь не утонет, стало быть, и бояться ему в воде нечего.
– Может быть, ты и как я умру знаешь? – спросил он. Это уж из озорства просто.
– Может, и знаю, – запросто ответила Стеша. – Сказать?
Максима вдруг словно морозом обдало, хотя на дворе был жаркий день.
– Нет, не надо, – буркнул он, и отошел обратно к телеге.
Наконец, тронулись снова, но чем дальше ехали, тем с большей опаской поглядывал Фрязин на небо, делаясь все мрачнее.
До монастырских ворот добрались, когда уж совсем стемнело. Едва выехали из леса, Фрязин сделал правившему телегой Варлааму знак, и тот остановил телегу на опушке, привязал клячу. Фрязин же взял наизготовку бердыш, кивнул Максиму: дескать, идем, проводишь.
