Повороты судьбы и произвол. 1905—1927 годы - страница 17

Часть нашей семьи переезжала в поселок Лозовой из города Александровска по настоянию отца, мои старшие сестры и братья остались в Александровске. Наше прибытие на станцию Лозовая совпало с весьма примечательным событием. Мы выгрузились из вагона и сразу же заметили большое оживление на перроне вокзала. Одетые в белые кителя, тревожно бегали жандармы, полицейские, офицеры и солдаты. На перроне выстроился воинский оркестр, перед которым в белых перчатках стоял усатый капельмейстер. Со всех сторон сбегался народ, мальчишки сидели на заборах, взрослые заняли пешеходный мост над железнодорожными путями. Мужики и бабы, пугливо озираясь, крестились. К нам подбежал городовой и крикнул на украинском языке: «Что вы, жидовье, нэ бачитэ, что царь йидэ, брысь выдциля».

Ни отец, ни мать не принадлежали к трусоватым людям и ответили городовому не совсем вежливой фразой, назвав его пустоголовым чурбаном. Городовой вытаращил глаза, но почему-то сразу изменился, стал вежливым и, как мне показалось, уже жалобным тоном попросил нас подняться на перрон и войти в здание вокзала. Когда мы очутились у вокзала, до наших ушей долетали крики «ура», «ура», «ура». Эти крики сопровождались пением гимна «Боже, царя храни». К вокзалу медленно приближался поезд, состоявший из блестящих синих вагонов. На платформе выстроилась какая-то депутация из местных купцов и помещиков. Маленький толстяк в шароварах и красной рубахе держал на вытянутых руках «хлеб-соль». Рядом с ним стояли осанистые мужчины, на головах у них красовались цилиндры. Жандармы вытянулись в шеренгу, на краю перрона разместилось много расфранченных дам, одетых в длинные со шлейфом платья и соломенные шляпы в лентах. Эти дамы больше всех волновались. Оркестр непрерывно гремел. Публика неистово кричала «ура», особенно широко раскрывали рты жандармы и за ними какие-то люди в длинных сюртуках, по-видимому, представлявшие местных хуторян – героев аграрной реформы Столыпина. Кто-то подбежал к моему отцу, пытался снять с его головы картуз, но, выслушав хорошую отповедь, немедленно убежал, что-то пробурчав себе под нос. Из четвертого вагона вышел небольшого роста человек с рыжей бородой. Он был в белой рубашке, подпоясанной солдатским ремнем с большой металлической бляхой. Никаких погон на рубахе не было. На ногах сапоги, в которые заправлены неглаженые брюки с красными лампасами. Это и был Николай II – самодержец России.

Вслед за самодержцем всея Руси вышла высокая и плотная дама, одетая во все белое. Это была Александра Федоровна, царица, или, как ее называли в народе, Алиса. Она держала за руку хилого с желтоватым лицом мальчика, наследника русского царя, великого князя Алексея Николаевича. Он, как и его отец, был одет в белую рубашку и был подпоясан солдатским ремнем. На плечах наследника красовались красные погоны без всяких нашивок. Говорили, что это форма кадетского корпуса. Затем появилась одна из дочерей царя, которая скромно держалась сзади матери. Из последнего вагона на платформу вышел высокий худощавый старик со впалой грудью, при движении он весь немного наклонялся вперед. Это был дядя царя, великий князь Николай Николаевич. Николай II покачивающейся и неуверенной походкой, сильно размахивая руками, подошел к офицерам жандармского корпуса и всем по очереди пожимал руки. При этом он приятно улыбался. Офицеры и жандармский полковник, выпятив груди, держали правую руку у козырька. Царица в соломенной шляпе, украшенной голубыми лентами, несколько надменно улыбалась и раскланивалась во все стороны, махала белым платочком. Нарядные дамы буквально неистовствовали, кричали «ура», задыхались от слез, сморкались и вытирали глаза батистовыми платочками, махали в сторону царицы своими шарфиками, бросались друг другу в объятия и громко чмокались. Я стоял взбудораженный, ошеломленный всем виденным, особенно не отрывал глаз от наследника. Мне почему-то было жаль этого хилого мальчика. Мой восьмилетний братишка, которого я крепко держал за руку, тихо спрашивал меня: «Кто такой царь? Почему люди так громко кричат, а тети плачут?» Мне тогда трудно было ответить на эти простые вопросы. Я только мог ему сказать: «Стой, молчи, не дергайся». Я сам имел смутные представления о самодержце, дома у нас говорили о царе либо шепотом, либо вполголоса.