Кажется, она мне не поверила – большие голубые глаза отчего-то вмиг тоже наполнились слезами. Она отвернулась, сказав: «Ну, ладно». Не успела я надеть шлепанцы, как она вернулась.
– Простите меня, пожалуйста, за то, что было утром! Мои подруги – дуры!
По ее прекрасным юным щекам покатились крупные слезы.
– Ну, что ты, деточка, я и не думала обижаться…
– И все равно простите! Вы хорошая, я знаю, я это всегда чувствую! Ну и что, что у вас нет мужа. Я вот тоже, наверное, замуж не пойду! Это не главное в жизни.
Сама жизнь давно не вызывала у меня такой искренней улыбки, какую смогла вызвать эта девочка-подросток.
– А что же, по-твоему, главное?
– Пока не знаю. Я ищу… В книгах, которые я люблю читать, пишут об этом только между строк. Истина всегда ускользает…
– Как хорошо ты подметила, молодец.
Мы попрощались. Я чувствовала себя ощипанной птицей, которую освободили от старых больных перьев и дали второй шанс на жизнь. Ах, какой воздух нынче сладостный от трав! Жить… Как же это хорошо – просто жить! Спасибо тебе за этот временный подарок, Земля!
«Ну, все! Если опять бранить начнут, так и скажу, что к бабушке уезжаю. Завтра же. Там и в школу ходить буду, в Никифоровке. И не будет там у меня противного младшего брата, за которым я должна следить, а потом еще и тумаков получать за недогляд! Надоели! С чего это все я тут? «Ты же старшая, ты должна быть умнее!» – кривлялась Настя, пародируя отца, и злобно сверкала глазами на брата. – А я не хочу! Я тоже вообще-то ребенок! Почему я должна за все подряд отвечать?!»
– Расскажу! Расскажу! Ты плохая, и я все расскажу ма-а-аме-е-е! – завывал с пола Егорка, старательно разыгрывая истерику.
Настя в бешенстве стояла на кресле. В руках у нее все еще был веник, а в окошко колотился гонимый вьюгой снег. Она его отлупила, этого мелкого засранца. Настя полы мела, собрала мусор в кучку посреди коридора, а Егор пробежал и пнул его ногой… Ведь специально пнул, не мог не заметить! Это было последней соломинкой, сломавшей хребет верблюда.
– А ну-ка бери теперь веник и сам мети! Давай!
Настя схватила его за локоть и тыкала в руки веник.
– Не буду! Я не умею, я маленький! – визгливо отвечал четырехлетний Егор на тарабарском языке, который понимали только родители да Настя. Он вырывался.
– Мети, я сказала! Ты натворил, ты и исправляй!
– Нет! Не-е-е-ет! – закочевряжился малец, проявляя нехилую прыть в попытке сбежать.
– Ах, нет?! Нет, значит, да? – шлепнула его от души Настя по пятой точке и продолжила воспитательный урок, приговаривая: – А я тут кто тебе? Нянька? Рабыня? Прислуга? Думаешь, ты мне сильно нужен? Да чтоб ты провалился! Да не нужен ты мне ничуть!
Настя отпустила его, когда уже у самой заболела рука. Егор верещал. Настя каким-то образом оказалась в кресле, но была слишком возбуждена, чтобы сидеть, поэтому встала на него ногами и потрясала в бешенстве веником… Сейчас бы еще врезать, чтоб заткнулся уже навсегда!
Сколько она сегодня от него вытерпела! Пока Настя кур кормила, он переполошил весь курятник, и одна курица в неистовом полете налетела на Настю – исцарапала вовремя поднятую руку, а так бы все лицо было исполосовано… В обед он суп разлил: и на пол, и на себя, а кому убирать? Кому искать для него сухую одежду? Конечно, Насте! А как он ковер изгадил красками, как все раскидал, как бесился… И всюду ходил за ней, как хвост собачий, ни минуты покоя!
