Поющие люди - страница 21

И пошло, поехало. Здесь недалеко до истерики, заламывания рук, запоя и безумной жертвы.

А если трезво?

Трезво получается следующим образом: Некрасов написал в сущности кощунственные строки: «Создал песню, подобную стону, и навеки духовно почил». Это о своем народе?! Как о стае бродячих собак, которые только и способны выть на луну?!

А Кирша Данилов и Киреевский собирали былины и песни в 19(!) веке. И все похваливали русский народ и умилялись тому, что вот считали русских варварами и пьяницами, а они умудрились, несмотря на свою дурную славу, что-то сохранить в своей темной памяти.

А «Слово о полку» до сих пор многие считают поздней стилизацией.

Но почему ни у кого не созреет вполне доступная мысль о полном уничтожении после 1612 года всего культурного наследия русского народа? И «Слово», и былины, и песни – это ничтожная, чудом сохранившаяся часть величайшей культуры, сожженной, вытоптанной, оплеванной безродными романовскими оккупантами! Одна церковь Покрова на Нерли должна была рассказать кабинетным сентименталистам о истинном положении дел. Но они и Андрея Рублева поместили в банку, как заспиртованного уникума посреди всеобщей дикости.

«Рукописи не горят».

Разве? Что знал о жизни человек, написавший эти бессовестные слова? Неужели он не видел никогда костров из писем и воспоминаний? И дым от сжигаемых русских архивов через триста лет не застилал ему поле зрения?

Так вот совершенно трезво: назовите мне другой такой народ, который после четырехсот лет безжалостного и угрюмого террора изнутри (оккупационной администрацией) и извне (Западным миром) вывернулся из удушающего захвата и первым был в космосе, на Луне, в танкостроении, в балете, в литературе, в живописи, в хоккее, в музыке, в траволечении, в селекции растений, в терпении и терпимости, в доблести и славе, в духовном и душевном пьянстве, в безрассудстве и удали, в изготовлении ватников и валенок, в театре и кино, в прыжках в высоту и художественной гимнастике, в авиации, в артиллерии, в пехоте и кавалерии, в красоте женщин и любви матерей, и если вы по-прежнему будете гнусавить о миллионах жертв при этом, вы просто подлец и расист. И к нашей великой, горестной общности не примазывайтесь. Учите другой язык.

На русский у нас патент.

Ни с кем не совпадаю.

У меня не было его в семье, где я жил в привычном мире внутренней жизни и наблюдениях за родителями и братом и сестрой. Я никогда ни с кем не делился своим и не спрашивал про чужое. Но я их любил совсем по-взрослому: прощая слабости и ценя родство.

В школе я наслаждался анонимностью и возможностью наблюдать. Очень не любил быть предметом внимания у доски. Вообще не любил, когда меня выделяли и рассматривали. Видимо, подозревал у всех такой же талант проникновения в чужую сущность. К тому же был влюблен со второго по седьмой класс в Галю Гордейко.

В Ленинграде – пик притворства. На факультете люди были ловкие, бесцеремонные. В общежитии вообще было не скрыться. Поэтому армия подарила мне наслаждение полного, безраздельного общения с самим собой.

Это продолжилось в Метрострое. Отравляло жизнь только накатывание возраста: мне хотелось столетия страстно ждать воплощения воображаемых близостей, практически чистых.

Дальше уже пошли подмены – произносимые слова, написанные забавы.

Бывало, перетерпишь всё, перемолчишь, перекантуешься и по ощущению понимаешь, что – всё, перевалили, сейчас будет заметно легче, а – не тут-то было, наваливает что-то совсем уже паскудное и оттуда, откуда ждать не мог, а конкретно – от Путина.