– Вернемся, – не стал спорить Райнгольд. – Скажи, ты знаешь хотя бы еще одного столетнего старика, воевавшего на фронте?
– Нет.
– Что и требовалось доказать. А Хоттабыча знают все, – пояснил старик. – Я мог просто ткнуть пальцем в небо, и попасть в него. Вот и весь секрет. Принцип «бритвы Оккама» – не следует множить сущности без необходимого! – наставительно произнес он.
– Действительно просто, – усмехнулся Головин. – Как же вы с ним похожи… С Хоттабычем, – пояснил он. – Не пойму, чем… Может быть, все старики, дожившие до такого патриархального возраста и сохранившие ясность ума, приобретают что-то общее… определенные свойства души… цинизм… схожие мысли…
– Не напрягай понапрасну голову, мой мальчик, – улыбнувшись, посоветовал профессор. – Доживешь – поймешь!
– Ну, далековато мне еще до ваших лет.
– Я тоже в твоем возрасте так думал. А на самом деле не успеешь глазом моргнуть, а ты уже дряхлый, немощный и никому не нужный старикан! Да, с Хоттабычем я, конечно, утрировал, на самом деле о вашей тесной «связи» я узнал совсем из другого источника.
– Вот это номер! – вновь оживленно воскликнул Головин. – Из какого же такого источника старик, живущий затворником вот уже как больше двух десятков лет, мог узнать такую секретную информацию? Да об этом даже в Наркомате госбезопасности не все знают!
– А я вот знаю, – не без некоторой гордости заявил Райнгольд. – Не возражаешь, если мы с тобой вспомним былое?
– В смысле? – произнес Головин.
Но уже через мгновение он понял, что ответ старого учителя ему не понадобится. Окружающая обстановка вокруг него стремительно изменилась, а профессор преобразился чудесным образом – помолодел лет на пятьдесят. Они с учителем сидели друг против друга за сервированным столиком в шикарном ресторане, а где-то неподалеку заводной оркестр наяривал какую-то знакомую мелодию.
Варвара Панина, узнал знакомое низкое контральто, восхищавшее в свое время таких «матерых» ценителей исскуства, как Лев Толстой, Куприн, Чехов и Блок, а известный художник Константин Коровин, даже как-то сравнил Панину с безумно популярным Шаляпиным.
Варвара – цыганка по происхождению, начинала свою карьеру в петербургских и московских ресторанах. А в 1902-ом году она впервые выступила на сцене петербургского Благородного собрания и с тех пор больше не покидала эстраду.
– Палкин? – произнес Александр Дмитриевич, узнав самый роскошный ресторан Российской Империи, к большому сожалению уже не существовавший в настоящее время.
– Палкин, Сашенька, Палкин! – ответил Вячеслав Вячеславович, откидываясь на спинку кресла, украшенную позолоченной резьбой. – Вспомните, как это было, мой мальчик, ибо такое вы не увидите и не услышите больше никогда! Эх, Варя-Варя, как же рано ты ушла[1]…
– А вы все такой же Кудесник, Вячеслав Вячеславович, – отозвался Головин. – Если бы не резкая смена декораций, я бы ни за что не почувствовал перехода в Ментальное Пространство.
– Ну так, Сашенька, опыт не пропьешь, – довольно усмехнулся помолодевший Райнгольд, залихватски подкручивая свои и без того острые кайзеровские усы.
«А ведь он действительно когда-то носил такие усы, – припомнил Головин. – А я ведь об этом уже и забыть успел», – пронеслось у него в голове.
– Но я не для этого вас сюда притащил, Сашенька, – произнес Мозголом. – Мне проще показать один раз, чем рассказывать…
Перед Александром Дмитриевичем развернулось широкое «полотно», как в кинотеатре «Ударник» на полторы тысячи мест, в котором ему доводилось бывать до войны. Однако «полотно» созданное искусным Мозголомом выглядело просто как огромное окно в «иную реальность», и эта реальность была известна князю Головину не понаслышке.
