Прах имени его - страница 24

Всего раз, давно, казалось, в другой жизни, Баалатон видел клетку с этой птицей на рынке… В тот день, надолго оставшийся в памяти, он вернулся домой – все еще жил в маленькой квартирке[30], – и говорил с хозяйкой, которая уже несколько месяцев была его страстной любовницей: хитрая матрона ценила молодость и не забывала платить за удовольствие смягченными правилами и ценными советами. И когда Баалатон, будто на миг вернувшись в детство, без остановки рассказывал ей о своих мечтах, о дивных птицах, она поглаживала его по голове – тоже как ребенка, – а выслушав, сказала: «Я все поняла. Твои мечты и эта конура – вещи несовместимые». На следующий день на город вновь налетел хабуб.

Баалатон съехал, как только накопил достаточно денег. Как только другие торговцы на рынке, еще помнившие о гнилых фруктах, перестали бросать косые взгляды в его сторону. Даже зауважали.

Фениксы… Ползучих гадов и драконов всех мастей Баалатон никогда не любил, они напоминали ему о смерти, с медузами и рыбами слишком много возни, грифоны – тоже та еще морока, хлопот не оберешься. Оставались только птицы с оперением краше радуги, разбросанные по миру: среди благословенных лесов Индии, вдоль берегов Тигра и Евфрата, в сокрытых туманами неизведанных землях. Все – не то. Ведь фениксы… фениксы…

Погруженный в мечты, Баалатон даже не заметил, как заплутал. Привык, что ноги сами выводят куда надо. В этот раз осекся.

И заплутавшего Баалатона заметил кое-кто другой.

Первый удар пришелся в спину. Не ожидавший беды Баалатон тут же повалился, успев перевернуться лицом вверх. Второй удар – уже ногой – в живот. Третий – почти сразу же – в бок.

– Проклятье! – заорал Баалатон, закашлявшись. – Во имя Эшмуна, что…

Над ним стояли трое с сальными улыбочками. На узкой и пустой улочке, в разгар дня, когда все карфагеняне разбежались по делам, эти – караулили. Растрепанные, с неухоженными бородами и с хищным, почти звериным блеском в глазах; так, наверное, выглядели бы волки, реши они проучить собаку-предательницу, принявшую человечью ласку и теплый кров.

– Ну уж прости, – хмыкнул один из трех. – Ты слишком сильно звенел.

– Я не позволю вам… – начал было Баалатон, но тут же стиснул зубы. Сперва – от подступившей тошноты, потом – от удара. И еще одного. И еще.

Почувствовал, как с пояса отстегивают увесистый мешочек, как шарят по тунике в поисках других интересностей, срывают с шеи халцедоновый амулет, подаренный Фивой, и оставляют только кольца на руках, которые показались то ли безвкусными, то ли – чересчур дешевыми. Не найдя ничего больше, наносят последний удар.

– Ну вот такие дела, – раздался все тот же голос. – И, если что, лицо – это не мы. Посмотри сам.

Все трое рассмеялись – грубо, словно в уши сыпался песок вперемешку с мелкой галькой, – и ушли.

Баалатон приподнялся на локтях. Сплюнул кровью, отряхнул испачканную тунику. Нет, стучало в висках, все не может снова идти по кругу! Опять – падать, опять – вставать! Он отправился в мерзкую страну Медных Барабанов, он отказался от золотого песка ради Драконьего Камня, он вытерпел халдея, он, он… да он сделал все, что в его в силах! Как и всегда! Все, на что многие не согласятся, о чем даже не подумают, – и теперь это кончится вот так?!