– Ты неисправимый моралист. О чём, скажи, молиться? Хотел я быстро умереть. Что ждать ещё от этого ублюдка. Молиться? Хорошо вам рассуждать. Не вас же на куски кромсают. Уж лучше б пуля в лоб. Как это больно. Зачем я согласился?
– Евгений, отец мне говорил, где гордыня сопли утирает, там совесть духовный опыт обретёт. Совесть – это тонкий инструмент спасителя нашего Иисуса Христа, которым он отделяет душу нашу от плоти, смертью обрезая пуповину. Всё, что нам предстоит, – это поверить, довериться Богу всем нутром своим, без оглядки.
Руки все в крови вдруг опустились, и взгляд стал твёрдым, словно ожил прежний тот Евгений, что любит спорить, рассуждать. Во взгляде том, не вижу боли.
– Опять вы за своё? Не полюблю я в жизни, врага, как самого себя. Смириться с тем, что медленно меня он убивает? Как будто бы вы с ним. Вы русский? Вообще вы за кого?
Ответ Силантия меня вдруг восхитил и поразил. И хорошо, что мне хватило сил видение, что вижу, удержать.
– Русский язык – духовный язык. Знание его делает человека контактным, а понимание – свободным. Быть русским – значит, стремиться к пониманию высших, духовных истин человеколюбия, самопожертвования ради любви. Вот вы только подумайте, как точно обозначили словами наши предки непотребные душе нашей черты характера. Зависть, ненависть, жадность, жестокость и многое другое. Эти внутренние чувства понятны нам обозначением слова. Русский дух стремится к пониманию иных, высших состояний души. Высочайшая из них, конечно же, любовь. Ибо Бог есть любовь. Соответственно, мы стремимся к пониманию Бога. И в этом нам помогает русский, духовный язык. Вот вы сказали о смирении, а между тем нужно понимать значение этого слова.
Воскрес как будто бы Евгений, я вижу блеск в его глазах. Силантий тут же улыбнулся, видя интерес, продолжил свой рассказ.
– Был у меня знакомый монах, оставил он дочери приёмной своей свой дом и принял постриг. Вернулся он через год домой, и что он видит. В доме вертеп и запустение. Живут с ней две подружки, а впечатление такое, что рота солдат на постое. Чини бардак, мы здесь проездом. Вскипело сердце его родительским гневом. Но стыдно стало ему за помыслы свои перед Богом. Вспомнил он свою бесшабашную молодость, что сам творил в своё время. Так она в сравнении с ним прошлым просто ангел. Так он мне сказал. И смирилось сердце его. Сказал он тогда в сердце своём: «Благодарю тебя, Господи, за то, что есть у меня ещё время помолиться о себе грешном». Смирение подарило ему выбор между ссорой, гневом, слезами, обидами на одной чаше и голосом совести и высшей справедливостью любви и долготерпения на другой. Подошёл он к дочери своей и сказал: «Прости меня за то, что осудил тебя в ведении хозяйства твоего». И оставшиеся два дня, что гостил у неё, он жил в чистоте дома своего бывшего. И был свидетелем силы молитвы своей. Крики, унижения и оскорбления, упрёки и увещевания не дают таких результатов. Вот что такое смирение! Потушил пламя огня внутреннего гнева водой смирения от совести своей. А мне сказал, чтобы молился я, работал, жил в местах, где не гордыне, а душе комфортно. Не ищи карьеры, где оговор, разврат, интриги. Не грейся у геены огненной. Э, да, кажется, я сам с собой болтаю?
Действительно, а что Евгений? Заслушался я сам, забыв о горемыке. Сидел напротив и молчал Силантий, боясь хоть чем покой лица его нарушить. Прикрытые глаза, и нет гримасы боли и страданий. Как будто бы по шею тело в ужасном мире горя и войны, а голова его над этим мраком. И словно бы его глазами сверху посмотрел Силантий на место казни, где они вдвоём сидели на коленях друг пред другом. Словно на арене, а зрители – товарищи их, русские солдаты. В гримасах их читалось всё. Там был и страх, и гнев, и жажда мести. Но странно, недоступно человеческому глазу сидел и медитировал Кародо. И захотелось встать и посмотреть, а так ли это. Но взгляд ожившего лица, остановил его порыв. И голос словно подтвердил, что он ещё живой.
