Наконец наступило 27 июля – ее день рождения. Разбуженный бессонницей, он встал с первыми лучами солнца, слабо пробивавшимися сквозь тяжелые полинявшие шторы. В сильном возбуждении он тут же кинулся к своему полотну. Как одержимый, он простоял за работой весь день. Делались последние мазки. Еще несколько движений кистью, несколько черточек, чуть-чуть тени… и вот, кажется, все готово. Он отошел на два шага назад.
Отошел и замер… Сердце учащенно билось. Он с жадностью всматривался в то, что стало портретом, пытаясь найти в нем идеал вечности и красоты – то, к чему стремился, о чем грезил.
Что-то неуловимо близкое, дорогое глядело на него и вместе с тем каким-то нездешним холодом обдавало его воспаленную душу. В изнеможении он опустился на стул.
На картине, озаренная лучами восходящего солнца, царственной поступью проходила Она – безупречно красивая, вызывающе молодая, до боли близкая и недосягаемая. Ступая по воздуху, как по ступеням, она двигалась прямо на него, обдавая холодом и блеском своего непостижимого обаяния. Облаченная в тонкую тунику, стекающую мягкими складками с ее стройного стана, она казалась воздушной, нереальной. А простирающийся за нею легкий дымчатый шлейф, усеянный едва заметными утренними звездами, лишь усиливал это впечатление.
Неподвижное лицо в ярких солнечных лучах казалось мраморно-белым, кожа нежной до прозрачности. Более всего завораживал взгляд. Каким он был, художник сам не мог ответить. В этих, казалось, знакомых карих глазах отражался свет далеких галактик и каменное спокойствие величественной статуи. А в то же время, он это ясно почувствовал, в них сквозило какое-то горькое моление, тоска по чему-то давно ушедшему. Взгляд притягивал к себе этой загадочностью, двуликостью. Притягивал и отдалял одновременно.
И только единственный штрих, маленькая, но существенная деталь выдавала реальный жизненный образ, знакомый человеческий характер. Это была легкая усмешка на тонких губах красавицы, чуть надменная и снисходительно-нежная. Художник заметил ее в день их последнего свидания, когда получил заказ на портрет. Заметил и запечатлел в своей памяти.
Он все смотрел и смотрел… Юношей овладели смешанные чувства: он готов был безоглядно преклоняться величию этого рукотворного божества, а с другой стороны, был подавлен, даже испуган им. К своему разочарованию, он не смог прочесть в этом рукотворном образе отражение собственных чувств. И не сумел приблизиться к главной разгадке: стала ли картина действительно гениальным произведением истинного мастера, предметом его грез и честолюбивых желаний или явилась слабым подражанием чужих идеалов и представлений о красоте. Он был не в состоянии признаться себе в своих сомнениях и лишь завороженно глядел на сотворенное детище, притягиваемый неведомой слепой силой.
Бой кухонных часов заставил его вздрогнуть. Кукушка хрипло прокуковала шесть раз, тут же послышался звон посуды – дело шло к ужину.
Холст по-прежнему оставался на мольберте. Краски почти совсем высохли. Нужно лишь было вставить его в раму. Но время торопило. И юноша только наскоро, но аккуратно свернул полотно. Быстро одел свой единственный черный костюм, быстро почистил ботинки. Он спешил. Забыв глянуть в зеркало и причесаться, выскочил в коридор. Он даже не мог вспомнить, ел ли сегодня чего-нибудь и запер ли за собой дверь.
Вдруг он услышал у себя над ухом испуганный возглас хозяйки, которая во все глаза пялилась на него. За криком последовал звук разбитой тарелки. Он не обратил на это внимания и, пробурчав что-то вроде «извиняюсь», поспешил исчезнуть.
