«Наверное, я страшно осунулся и зарос. Мой вид не из лучших,» – подумал он, с трудом спускаясь по ступеням. Он чувствовал невероятную усталость, которая навалилась ему на плечи тяжким грузом. Сердце билось глухо, с перебоями, как неисправный механизм, дыхание было учащенным.
«Будто я постарел, пока был занят картиной,» – мелькнуло у него в голове. И он медленно зашаркал по пыльной мостовой. Ноги сами привели его к парку.
Войдя под арку, он услышал громкую веселую музыку, людские голоса, радостный смех. Сердце ему подсказывало идти туда, откуда доносился шум. Здесь, в глубине парка, было маленькое уютное кафе. В общем гуле толпы выделялся чей-то низкий голос: «За совершеннолетие нашей красавицы!» Потом хлынули аплодисменты, послышался звон бокалов, и грянула музыка. Это был тот самый вальс, их вальс… Только сейчас он звучал слишком громко, надрывно, неласково.
Бедный художник стоял в стороне и не решался ступить далее. Он растерянно озирался, тяжело дыша, и еще крепче прижимал к груди свое сокровище, завернутое в лоскут кисеи.
Вдруг в самом центре толпы он увидел ее. Она показалась ему еще более красивой. В белоснежном бальном платье, перехваченном алым поясом, она была скромна, мила и нарядна. Да, это была именно она, его прежняя любовь, только еще привлекательнее, нежнее, с мягким добрым блеском в глазах.
Она стояла одна среди ликующего моря порхающих пар и нетерпеливо смотрела вдаль в ожидании кого-то. Конечно, она искала именно его и не могла найти. С трудом справляясь с волнением, он попытался крикнуть «Я здесь!», но вышел лишь слабый надломленный хрип. В этот момент кто-то грубо задел его плечом и окрикнул:
– Не мешайся, дед.
Рядом захихикали. А он продолжал стоять, как приросший, на том же месте, ничего не понимая и не замечая. Неожиданно он почувствовал не себе ее взор. Он жадно всмотрелся ей в глаза… их взгляды встретились. Но в зеркале карих глаз он не нашел ничего, кроме досады и грусти. Неужели, она его не узнала? А, может, она его не ждет, а ищет кого-то другого? Догадки вихрем проносились в его голове, и ни одна не давала твердого ответа.
– Опять этот глупый старик, – услышал он за спиной чье-то недовольство и был увлечен в бурлящий круговорот быстрого танца.
Теперь он уже сам устремился вперед сквозь счастливую равнодушную массу людей к тому месту, где стояла она. Однако шаткие ноги не слушались его, со всех сторон его толкали и теснили. Он бесконечно долго вращался в бешеном ритме музыки. Кружилась голова. Потом в глазах потемнело. Он плохо помнил, как был сбит с ног, как выронил из рук картину. Сквозь пелену, закрывшую ему глаза, видел чужие недоуменные лица, слышал вздохи о каком-то старике. Потом чьи-то крепкие руки унесли его прочь…
Он почти не осознавал, как доплелся домой, как ужаснулся, увидав в обломке расколотого зеркала свое неузнаваемое лицо, как долго потом провалялся в бреду, не понимая, жив ли он или нет.
Когда же наконец сознание вернулось к нему, он никак не мог объяснить себе суть происшедшего. Однако сердце подсказывало ему, что всему виной этот злополучный портрет и его бессмысленная тяга к созданию совершенства. Но он и мысли не допускал о том, что она, его возлюбленная, хоть как-то причастна к его трагедии. Вероятно, чьи-то злые силы позавидовали их счастью и вмешались в их судьбы, превратив его в старика, отвратительного, дряхлого, уродливого. Возможно, и жить-то ему оставалось немного. Да и для чего жить и кому он теперь нужен такой? Ей ли? Если она едва решалась любить его, молодого и красивого, то о чем же он мог мечтать сейчас?
