– Нет, – она дернула руку.
Он знал, что она от злости и безвыходности швырнула бокал в стену. Догадывался, что такое нервное состояние с ней случалось крайне редко, а может быть, вообще не случалось, а сегодня что-то накатило. И он знал, откуда исходит мерзкий источник ее раздражения.
Он сходил за подушкой и кинул рядом с ней.
– Сядьте хоть на подушку.
Она взяла ее и обняла, он помотал головой и сказал:
– Простынете, попадете в больницу, а ваши дети будут жить с Ириной.
Он правильно рассчитал – это именно то, что ее задевает – мерзкий источник ее раздражения. Она зло глянула на него, потом изменилась в лице и разрыдалась, уткнувши подушку в лицо, приглушая свой голос.
– Они ее любят, – через пьяные слезы и всхлипы пыталась говорить она.
Подушка приглушала голос, и Кириллу приходилось догадываться, что именно она провыла. Расшифровав ее всхлипы, он поспорил:
– Они вас любят.
– Она приехала за ними, а они бегут к ней. А я даже не могу запретить. Они ведь к своему отцу едут. Они же еще маленькие. Я им объяснить не могу. Она же их к папе везет. И она ведь хорошая.
– Вы лучше.
Настя к нему не прислушивалась, она была на волне завывания, слез и пьяных воплей.
– Они ее все любят. И Сеня. И Соня. И Коля. А я одна. Совсем одна.
Он смотрел на нее, сидящую на полу, и жалел. Она пыталась не казаться слабой и поэтому закрывала свои слезы.
– Вы не одна.
– Одна, – она откинула подушку и закрылась руками.
– Дети вернутся.
– Через два дня-а-а-а…
– Это не долго.
Она убрала руки от заплаканного лица и всхлипнула:
– Но дело-то не в этом.
– А в чем?
– На следующих выходных она опять приедет, и они с радостью поедут с ней. А я не могу им все сказать.
– Не говорите. Лучше пусть они с радостью едут к своему отцу, чем со слезами. Вы ведь не сможете запретить им видеться.
– Не смогу. Я и не собираюсь это делать.
– Вот. Тогда пусть едут к отцу с женщиной, которую они знают и любят, а не боятся и ненавидят.
Она внимательно на него посмотрела, пытаясь понять смысл его высказывания. Ну не такая уж она пьяная, чтоб не понять.
– Она была моей лучшей подругой. Мы учились в одном классе, дружили. А потом я взяла ее к себе няней для детей. Она училась в педа… педаго… педагогическом – трудное слово поддалось по слогам. – А она… Это так больно.
– Разве ж это боль? – негромко сказал он.
– Что вы говорите? – заплетающимся языком спросила она.
– Ничего. Вы встаете?
– Нет.
Он присел рядом, обхватил ее за талию и встал вместе с ней, легко пронес ее до дивана и мягко приземлил, вернее придиванил на подушки.
– Зачем вы меня носите? Оставьте меня одну.
– Это что женская логика? Вы только что жаловались на одиночество, а теперь просите оставить вас… – он не договорил.
Она простонала и промямлила.
– Мне плохо.
Он успел сбегать в ванную за тазиком, и, когда все закончилось, резюмировал.
– А вино пить-то вы не умеете.
– Не говорите мне о вине, – жалобно попросила она, – я еще за себя не ручаюсь.
Она прилегла на подушки и закрыла глаза.
– Я ведь не пью. Совсем. Вы не думайте, что я запойная.
– Я и не думаю, – он взял тазик и ушел в ванную.
Он вернулся в гостиную, поставил тазик возле нее, так, на всякий случай. Она уже заснула. Он сел напротив в кресло и недолго на нее смотрел. Несчастная, замученная, уставшая своей работой. Как же ей тяжело. Мало того, что так судьба повернулась к ней боком, так ей же еще приходится доказывать всем и вся, что у нее все благополучно и хорошо. А ведь это так тяжело. А для него было бы совсем непосильно.
