Правила против Законов - страница 14

Практицизм и объективный материализм, выраженный потребительским форматом общества, получил динамику развития в производстве вещей, эксплуатируя, уничтожая природу, но не развивая её, то есть не давая ей ничего взамен, что не вписывается в каноны идеи развития Абсолютного духа. Гегелевское саморазвитие подразумевает эволюционное развитие природы и человека в тождестве с Абсолютной идеей. Следует ли из этого вывод, что Абсолютная идея в своей ипостаси «Объективного духа» достигла своего предела развития и не достигла уровня знаний Абсолютного духа? И, пожалуй, еще два вопроса, вытекающих из первого: а у «Абсолютной идеи» может быть предел роста сознания? И что есть эволюция человека в сознании «Абсолютной идеи» или «Абсолютного духа» как категорий бесконечной и вечной истины? Пытаясь разрешить это противоречие, предполагаю, что развитие «Абсолютной идеи» может происходить и в иных мирах, а именно здесь, в земном мире, она потеряла надобность саморазвития, вероятно, по какой-то веской причине. И, возможно, в других мирах происходит так, как утверждал Гегель, но в таком случае мы загоняем себя в другое противоречие, еще более затруднительное. Так, правомерен вопрос о допущении экзистенциальных ошибок в развитии «Абсолютной идеи», что ставит под удар всю концепцию мироздания Гегеля.

Отношение человеческого общества к природе во все времена было одинаково цинично, и не удивительно, что процесс перехода от «пустого» к «полному» миру [126] закономерен.

Не преодолев проблематику третьего этапа развития «Абсолютной идеи», а именно в Субъективном и Объективном духе, Гегель приходит к заключению, что развитие – это бесконечный процесс движения от простого к сложному, от менее совершенного к более совершенному, от абстрактного к конкретному, содержащий в себе три взаимосвязанных этапа: тезис, антитезис, синтез. Триединство этих этапов с разнообразием обратных связей не рассматривается.

Очевидно, что представленные Гегелем этапы развития не имеют целостности из-за указанного неразрешенного противоречия в развитии Абсолютной идеи, они должны быть переосмыслены и дополнены.

Подобные затруднения в разных философских школах имеют общий, методологический недостаток, выраженный в том, что не может быть разрешена проблема категорий «целого и частей», «диалектики движения-развития», «протяженности», «субстанции», «сущности», и т. д. для субъектов бесконечного порядка, в рамках формальной логики.

Николай Кузанский в диалоге Иоанна с Кардиналом [15] сравнивает человека с исходной идеей в окружающем его мире природы и дает понимание её структуры, где «малым миром» или «микрокосмом» является сам человек, который состоит в «большом мире», а «большой мир» – универсум или макрокосм в «максимальном мире», то есть в Боге. Кузанский дает понятие подобия не только человека и Бога, но всей триады от малого к большому и к максимальному. «Малый – подобие большого, большой – подобие максимального… человек – это малый мир таким образом, что он же и часть большого… так или иначе, целое светится во всех своих частях». Кузанский приходит к выводу, что «то, что универсум имеет универсально, то и человек имеет – обособленно, частно и раздельно» [41, С. 270–271].

В модели мироздания Лейбница первоначалом мира считается мировая монада, состоящая из целостных частей – множества монад, её подобий, что звучит в унисон с концепцией подобия Кузанского. Сущность термина «монада» он выводит, опираясь на определение первой энтелехии Аристотеля, предполагая, что «в телесной субстанции должна находиться первая энтелехия… т. е. первичная двигательная сила… или субстанциальное начало» (душа), «а поскольку оно составляет с материей действительно одну субстанцию, или единое само по себе, оно образует то, что я называю монадой». В монаде «многоразличие должно объединять многое в едином и простом… в простой субстанции необходимо должна существовать множественность состояний и отношений, хотя частей она не имеет» [43, С. 84, 85]. Понятие субстанции определяет общий подход к теме целого и частей как неразрывно связанных между собой и представляющих единое в монаде. Можно предположить, что субстанция, например, органы в организме человека, являются вложениями, неотделимыми от человека, и в этих смыслах представляют субстанцию, неразделимую на части, без нарушения целостности всего организма. Лейбниц поясняет свою позицию, обращаясь к природе, на примере червя, превращающегося в бабочку. Он логично приходит к выводу о том, что изначально существующее «не может иметь и конца». Он приводит пример животного, которое с рождения увеличивается в размере через преобразование и развитие, а уменьшение животного, через преобразование и свертывание приводит к смерти, «причем само животное сохранится во всех своих превращениях, подобно тому, как шелковичный червь и его бабочка – одно и то же животное» [43, С. 112]. По его мнению, смерть человека есть потеря тела не как части целого, а естественный процесс преобразования в нечто другое без потери целостности монады. И что вполне естественно, считает он, разум и способность мыслить сохраняется в монаде: «…душа может существовать без тела, сохраняя при этом все свои мысли и отправления» [43, С. 106]. Таким образом, Лейбниц на простом примере довольно ясно излагает свою идею, что целое в его понятии то, в чем сохраняется сознание. Многие исследователи Лейбница отмечают, что он не противоречит, а более чем кто-либо близок к теологическому пониманию души (монады) как целостной структуры.