В комнату вошел Сергей Путилин.
– Ну что, Всеволод Савельевич, пойдете по этапу, а?
– Это уж как судьба распорядится.
– Пойдете! – Сергей остановился возле подследственного Жолобова. – И попадете в такую зону, что небо с овчинку покажется! Станете «шестеркой», уголовники о вас ноги будут вытирать. Долго ли так протянете, Всеволод Савельевич?
– Не надо меня запугивать, Сергей Георгиевич. Пуганы-с!
– Неужели? – Ласково спросил Сергей.
И неожиданно замахнулся, словно намеревался ребром ладони рассечь переносицу Жолобову. Тот в ужасе закрыл лицо руками.
Сергей бить не стал. Схватил за волосы, потянул кверху.
– Гнида! Сейчас дам бумагу, и ты напишешь все, что знаешь о Батуеве. Собственноручно!
– Ничего не знаю! – Прокричал Жолобов.
– Даю тебе последний шанс! Решайся, ну!
– Что вы меня мучаете?
– Пиши! Потом будет поздно!
– Оставьте меня в покое!
– Покой тебе теперь долго будет сниться, – Сергей со всей силой опустил голову Жолобова на свое колено.
Подследственный взвыл.
– Что здесь происходит? – На пороге комнаты возник следователь Калмыков.
– Ничего особенного. – Сергей поправил прическу Жолобову. – Беседуем с Всеволодом Савельевичем.
– К вам применялось физическое воздействие? – Спросил Калмыков у Жолобова.
– Ну что вы, – возразил тот. – Разве в наших тюрьмах бьют?
– А почему слезы на глазах?
– А это, знаете ли, всё – Сергей Георгиевич! Забавный собеседник. – Жолобов изобразил на лице нечто вроде улыбки. – Такого порасскажет, от смеха помрешь.
– Вот видите, просто пошутили, – сказал Сергей и вышел из комнаты.
Калмыков раскрыл папку.
– Сессия крайсовета выразила протест в связи с вашим задержанием. Прокурор края отменил меру пресечения в отношении вас. С сегодняшнего дня вы свободны. – Калмыков протянул Жолобову бумаги. – Прошу расписаться. Здесь. И вот здесь.
Мастерская Нилы Белан была поделена на две части дощатой перегородкой, задрапированной с одной стороны ситцем с чайными розами – здесь была как бы гостиная, а с другой стороны – голубым панбархатом, это и была собственно мастерская.
В гостиной части стоял диван, низкий столик, стулья, здесь же были полки с книгами, старинными безделушками, стеллажи для картин. В рабочей все предметы подбирались строго по функциональному предназначению: мольберт в центре, этюдники, стеллажи с красками, кистями, бумагой, подиум, картины на стенах и на полу.
– Пойдем, что-то покажу. – Нила потянула за руку Лысенко в свое ателье.
Он поднялся с дивана и прошел за ней на другую половину. Она подвела его к мольберту и сняла покрывало.
Возникла картина. Над горным ущельем возносились горящие кометы с человеческими лицами. И все, изображенное на холсте, – горы, ручей, люди – было завязано в единый композиционный узел, представляющий то ли костер, то ли ритуальный факел, то ли пламя свечи пред ликом Господа.
– Что это? – Спросил Лысенко.
– Моя молитва за тебя, милый. – Нила прижалась к Лысенко.
– Но у нас тогда не было другого выхода. Это был единственный спасительный выход.
– Не надо. Я много раз слышала эту историю. – Нила опустилась на пол перед картиной. – У вас не было выхода. Душманы завалили ущелье. И тогда ты придумал спустить бензин вниз на дорогу. Несколько машин бензина. И поджечь. Ущелье было узкое. Они все сгорели…
– Это была война. – Лысенко опустился на пол рядом с ней.
– Да, это была война. Мне страшно за тебя.
– Все давно позади. – Он обнял ее за плечи.
