Она подняла на Альберта прозрачные серые глаза и улыбнулась:
— У нас самая лучшая рыба.
— Да, я вижу... — Он покрутил головой, выражая восхищение. — Но мне нужен копчёный осётр.
Она разом потеряла интерес. «Не сезон», — сказала как отрезала. А то Альберт сам не знал.
Покрутившись, он вышел на улицу. Холодный ветер принес запах моря и продрал до костей. Альберт запахнул ворот пальто и пожалел, что не захватил с собой шарф. Надо было возвращаться на железнодорожную станцию: ну, нет осетра — что ему, самому ловить эту гребаную рыбу? Пусть мать и тетушка Сарида выкручиваются сами, как хотят. Говорят, в Бадкуре есть умельцы, которые могут за осетра камбалу выдать — конечно, используют вкусовые добавки, но это уже не его проблема.
С парковки открывался вид на море и горы. Несмотря на холод, Альберт не смог отказать себе в удовольствии: замер, глубоко вдохнул и почувствовал, как земля под ногами словно бы источает некую силу. Силу предков? Посмеялся над собой: рановато для его двадцати пяти мыслить такими замшелыми категориями — но это внезапное ощущение единения хотелось продлить. Он даже разозлился, когда ход его мыслей прервал подъехавший школьный автобус. Оттуда, к его удивлению, высыпала пестрая толпа из пожилых мужчин и женщин: кто-то из них нес в охапку дрова, кто-то — подносы с салатами, кто-то — коробки с пивом, одна же особо колоритная бабка тащила огромное алюминиевое ведро — похоже, увесистое. Альберт сразу обратил на нее внимание — на ней был полушубок с вышивкой на спине, и он узнал эти узоры. Старейшина.
Он бросился к старушке с предложением помощи, но та улыбнулась и махнула рукой: «Да что ты, милый, с чем помогать-то?».
На столиках для пикника кто-то уже расстелил газеты, старейшина опрокинула на стол свою посудину — и у Альберта свело скулы. Что за пир предстал перед его глазами? Недаром юг Аппай славился своими морепродуктами: на столе оказались вареные креветки, крабы, лобстеры, пряные сосиски и кукуруза. Не приторно-сладкая, на которую так падки туристы — а настоящая, с плотным солоноватым зерном. Её вкус он помнил так же хорошо, как и аппийские пляжи — раскалённые июльским солнцем полосы мелкого песка, которые можно было только пробежать — чтобы одним прыжком уйти с головой в солёную, самую родную на свете воду.
Сероглазая девчонка выскочила из магазина и один за другим споро поставила на столы подносы со льдом, в котором лежали свежие устрицы и ломтики маринованной рыбы.
Альберт сглотнул голодную слюну и отвернулся. Одна из женщин заметила это, заметила его старое пальто и посиневшие костяшки пальцев.
— Иди сюда. Что ты там стоишь — иди сюда, ну же!
Кто-то уже разжёг огонь в жаровне, один из стариков потянул Альберта за рукав, и неожиданно ощущение силы, исходящей от земли, вернулось.
— Замёрз, милок?
— Ща, нальём ему, отогреется, — хохотнул кто-то из особо озорных стариков.
— Да кушай, ты чего? Здесь самые лучшие устрицы. На, держи лимончик.
Его окружили, с ним заговорили, подкладывали еду — не на тарелку, нет, на заботливо расстеленную газету, и он всё хотел спросить — откуда такие газеты, на которые можно класть еду?
А потом внезапно почувствовал, что кто-то прикасается к его голове — легко, словно птица крылом. Обернулся. Та самая старушка в вышитом полушубке гладила его по голове пучком из соколиных перьев и смотрела с той нежностью, с какой умеют смотреть только старики — то ли сожалея о своей прошедшей молодости, то ли желая хорошей молодости другим.
