— Вы рассказывали об этом?
— Кому?
— Кому-нибудь... Времена уже другие.
— Времена для аппийцев всегда одни и те же. Не забывай об этом, сынок.
Всю обратную дорогу в Оресту Альберт пребывал в глубокой задумчивости. То, что он узнал, с трудом укладывалось в голове. Конечно, ему уже приходилось сталкиваться и с откровенным пренебрежением, и с заносчивостью, и даже с плохо скрываемой ненавистью отдельных северян — но все это были пусть и низменные, но объяснимые эмоции. Вполне человеческие, если вдуматься. Но то, что ему недавно открылось, не укладывалось ни в одну из ячеек его жизненного опыта. Школы-интернаты были частью государственной системы. Если произвол в одной из них ещё можно было объяснить порочностью отдельной команды воспитателей — подобное притягивает подобное, — то чем объяснить десятки таких интернатов?
Порочностью социальной системы? Или же циничной и хорошо продуманной государственной программой?
Альберт всегда был уверен, что хороших людей больше, чем плохих, но сейчас его вера в человечество дала большую трещину. Больше того — он, юрист, стал сомневаться в правовых принципах своей страны, и со всем этим новым знанием предстояло как-то ужиться.
В Оресте зарядила метель. С железнодорожного вокзала Альберту нужно было пересесть на «ласточку» — так орестовцы называли систему лёгких поездов, которые, словно кровеносная система, соединяли районы столицы. На бумаге эта новая транспортная система и впрямь выглядела изящным и технически оправданным решением, но на практике открылось множество проблем. Начать стоило с того, что поезда такого типа предназначались для эксплуатации в зонах с мягким континентальным климатом. В Левантидах, где средняя температура треть года не превышала минус пятнадцати градусов, «кровь» в этих «жилах» города постоянно стыла. Поезда с завидной регулярностью выходили из строя именно в часы пик, графики перевозок летели к чертям, но люди, как обычно, надеялись на лучшее.
Отстояв минут пятнадцать на лестнице к платформе и продрогнув до крахмального хруста, Альберт наконец-то оказался в поезде. Сидячих мест уже не было. Он с трудом отыскал свободный «карман», где можно было спокойно стоять без постоянных тычков локтями под ребра и сдавленных извинений, и вцепился в пластиковую «петлю», свисающую с протянутых под потолком поручней. Людям со средним ростом здесь нечего было ловить, высокому Альберту и то приходилось дотягиваться до «петли». Видимо, в том благословенном райском климате, для которого изначально предназначались «ласточки», проживали одни великаны.
Поезд отъехал от станции и набрал скорость. Разномастная человеческая масса, спрессованная в вагоне, синхронно покачивалась в такт движению и, казалось, даже дышала в унисон. Возвращаясь к недавним мыслям, Альберт подумал, не в этом ли подоплёка всех массовых преступлений? Когда ты волей обстоятельств оказываешься в не комфортных тебе, но не поддающихся изменению обстоятельствах, проще всего быть, как все. Принять, сжиться, измениться. Пойти против системы могут единицы...
С нарастающим гулом поезд принялся аварийно сбрасывать скорость, за окном пробежал перелесок, и потянулись, замедляясь вместе с поломавшейся «ласточкой», бесконечные заснеженные поля.
— Нас сейчас опять попросят выйти... — с тоской в голосе заметила стоящая рядом пожилая женщина, но товарка поспешила её успокоить:
