Интересно, каким образом он будет вымещать злость?
Поднимаюсь, благодарю доктора за все и обещаю «найти для мужа подходящие слова».
Мы оба понимаем, что в этой ситуации никакие слова не будут подходящими кроме, разве что, «Марат, я беременна».
На улице жуткий мороз, но я говорю водителю, что после визита к врачу мне нужно немного погулять. Он не оставит меня одну, как и любой натасканный цепной пес. Будет просто держаться на расстоянии, наблюдая.
Я знаю, что мои телефонные разговоры прослушиваются.
Поэтому захожу в ближайший кафетерий, становлюсь в очередь за кофе и, когда нахожу в толпе подходящего вида девушку, поворачиваюсь к ней, вкладываю в руку пятитысячную купюру и прошу одолжить мне телефон. Она пожимает плечами и без проблем вкладывает мне в ладонь свой айфон с разбитым экраном.
Я набираю мать и в двух словах пересказываю ей «приятные новости».
Ее несомненное достоинство в том, что она никогда не паникует, даже когда случается что-то абсолютно не входящее в ее планы. Побег Светы заставил ее лишь сморщить нос и сказать: «Что ж, теперь я знаю, для чего мне вторая дочь».
— Островский знает? – без предисловий, спрашивает мать.
— Нет, я сразу позвонила тебе.
«Ты ведь архитектор всего этого, и с тебя Марат тоже спросит».
— Доктор – что он за человек?
— Разумный, - уже понимаю, куда она клонит. – Достаточно острожный, чтобы не лепить из Марата дурака.
— Нет такой осторожности, которую нельзя было бы купить.
— Мам, он не будет покрывать меня хотя бы потому, что его нанял и ему платит Марат.
— Значит, - я слышу ее пожимание плечами, - тебе придется найти способ заставить его держать рот на замке до тех пор, пока я что-нибудь не придумаю.
Я знаю, что у матери всегда и на все есть план.
Она не теряет голову, сохраняет хладнокровие и как будто никогда ничего не боится. Видимо, это у нее в крови: каким-то необъяснимым образом всегда и во всем чувствовать свою правоту и безнаказанность. И пока моя голова забита картинками того, что со мной сделает Островский, когда узнает, как в пустую потратил деньги, где-то там, у себя в спальне и за закрытой дверью, моя мать уже наверняка выстраивает новый план действий.
И все мы в нем, даже в какой-то мере и Островский тоже – просто пешки.
Хоть моему мужу это наверняка бы не понравилось.
Я верчу телефон в руке, его хозяйка громко и выразительно жует жвачку. Смотрит на меня с немым вопросом.
Поверить не могу, что все это происходит со мной, потому что больше смахивает на сюжет какого-то шпионского фильма. Но раз у меня во всей этой вакханалии главная роль…
Достаю из сумки еще несколько крупных купюр.
Сумма гораздо больше, чем может стоить это старье с разбитым экраном, но мне все равно.
— Продашь? – Складываю купюры вдвое и протягиваю их девушке.
Она берет, пересчитывает, кивает и сует деньги в карман.
— Не хочешь забрать симкарту? – на всякий случай интересуюсь я.
— Тебе она нужнее, кажись. Не бойся, друзьям скажу, что посеяла номер, названивать не будут. И это… удачи, подруга.
Не знаю, что она обо мне подумала, но вряд ли так уж сильно ошиблась.
Я выхожу из кофейни со стаканчиком кофе и большим пончиком в шоколадной глазури. Киваю водителю, жестами даю понять, что собираюсь погулять еще немного, и иду дальше, вниз по улице, до парка, в котором мы когда-то фотографировались всем классом накануне выпускного. Тогда мне казалось, что я закончу школу, поступлю в университет, мне исполнится восемнадцать и я, наконец, смогу сбежать из дома и от матери.
