– Как я узнаю его? – спрашивала я.
– Ты узнаешь его, Эленья Туилиндо, Звёздная ласточка. Не сомневайся, Туилиндо, ты встретишь, Эленандара.
– Saila've немного ошибся, у тебя в руках не было скрипки. Но я узнала тебя сразу.
Она почему-то сильно опечалилась, в глазах заблестели слёзы.
– Мири, что с тобой? Твой, как его там, предсказатель, нагадал всё верно. – Даниель обнял девушку и стер слёзы. – Не плачь. Ты узнала меня, и я рядом, а из кухни пахнет чем-то вкусным. Пошли, я очень голодный.
На плите что-то тихо побулькивало. Мирослава открыла сковородку, попробовала, сказала: «Готово», – и разложила в тарелки пряный, ароматный рис с кусочками курицы.
– Я не успела сделать салат, – виновато сказала она.
– Не успела и не надо. Мне никто раньше не готовил, а ризотто я ел только в ресторанах, такая еда впервые появилась на моей кухне, – Даниель сел и взял вилку
– Но, все же, кое-что есть. Из овощей нашёлся только помидор. Я добавила моцареллу и сделала «почти капрезе».
На столе появилась тарелка с «почти капрезе», политым каким-то соусом. Он всё попробовал, и это было восхитительно вкусно: ароматное и деликатное ризотто и капрезе, чуть островатое, нежное.
– Мири, ты суперповар. Всё так вкусно. Дай добавки.
Она улыбнулась, положила ему ещё. Потом слизнула языком крошки из уголка его губ.
Он молчал, нежность топила его сердце.
– Мири, прекрати это, а то опять утащу в спальню.
– Ладно, я не буду, – она смиренно сложила руки.
– Ты маленькая хитрая ласточка.
– Нет, я – большая хитрая Ласточка, – возразила она.
Солнце закатилось за море, время бежало, мир жил своей шумной жизнью, а они всё сидели на кухне, болтали всякую чепуху и смотрели друг на друга, боясь обняться и разбудить утихший пожар. За окнами стемнело, луна заступила на пост и с любопытством подглядывала за понравившейся ей парой.
Очнувшись, Даниель отвёл девушку на диван.
– Садись, я буду играть для тебя. Хочешь?
Она кивнула и застыла на месте, не двигаясь и почти не дыша.
Он играл ей «Первую скрипичную сонату» Брамса. Трагическая и возвышенная, она завораживала бездонной глубиной и печалью. Звук лился изнутри него? Или изнутри скрипки?
А она слушала и, не отрываясь, смотрела на него. Глаза её обжигали, сияли ярко, переливались в унисон музыке.
Потом они молчали. Он мягкой тряпочкой привычными движениями протер скрипку и убрал её в футляр. Мирослава дотронулась до его плеча.
– Даниель, я никогда этого не забуду. Твоя музыка, – она помолчала и продолжила, – она очень печальна. Она теперь здесь, – и она показала на голову. – Я буду с ней умирать.
– Что за глупости, Мири, – нахмурился Даниель. – Ты лучше с ней живи. Никаких умираний, разве что от желания. И это я сейчас проверю.
«Какие резкие у меня переходы, – подумал Даниель, – от возвышенной красоты к красоте земной».
Он утащил девушку в спальню, снял с неё футболку. Долго любовался юным прекрасным телом. Его руки, только что извлекающие волшебные звуки, играли совсем другую мелодию.
Она смеялась: «Ты смотришь на меня, как на картину в музее».
– Но тебе ведь нравится? – он провел пальцем по нежной шее.
– Мне нравится всё, что ты делаешь, – выдохнула она.
Он пытается продолжить игру, чуткие пальцы скользят по груди, задерживаются на мальчишеских бедрах, но притаившийся на короткое время пожар, разгорелся и не унимался, пока не иссякли силы.
