Сейчас он уйдет, думает Лоранс, опять она ничего не извлекла из их встречи. Что у меня неладно. Я всегда думаю не о том.
– Твой отец – типичный образец человека, отказывающегося войти в двадцатый век, – говорит Жан-Шарль через час.
– А ты живешь в двадцать первом, – говорит Лоранс с улыбкой.
Она садится за свой стол. Она должна изучить результаты недавних исследований психологии покупателя, проводившихся под руководством Люсьена. Она открывает досье. До чего нудно, просто гнетуще. Глянец, блеск, лоск, мечта о скольжении, об отполированном существовании; секс, инфантилизм (безответственность); скорость, самоутверждение, тепло, надежность. Неужели все вкусы находят объяснение в столь примитивных стремлениях? Вряд ли. Неблагодарная работа у этих психологов: бесконечные вопросники, уловки, хитрости, а ответы всегда одинаковы. Люди хотят нового – без риска, забавного – с гарантией солидности, достоинств – по дешевке. Перед ней всегда одна проблема: завлекать, удивлять, успокаивая; вот магический предмет, он потрясет вашу жизнь, ничего не потревожив. Она спрашивает:
– У тебя возникало много вопросов, когда ты был маленьким?
– Наверно.
– Ты уже не помнишь какие?
– Нет.
Он снова погружается в книгу. Он утверждает, что начисто забыл свое детство. Отец – мелкий промышленник из Нормандии, два брата, нормальные отношения с матерью: никаких причин избегать прошлого. Однако он никогда о нем не говорит.
Он читает. Раз эти досье нагоняют на нее скуку, она могла бы тоже почитать. Что? Жан-Шарль обожает книги, которые ни о чем не говорят. «Ты понимаешь, самое потрясающее у этих молодых писателей, что они пишут не для того, чтоб рассказать какую-нибудь историю: они пишут, чтобы писать, точно камни складывают в кучу, ради удовольствия». Она решилась однажды прочесть описание висячего моста, занимавшее триста страниц, но не выдержала и десяти минут. Что до романов, которые рекомендует Люсьен, то они говорят о людях, о событиях столь же далеких от моей жизни, как Монтеверди.
Пусть так. Литература для меня пустой звук. Но надо же просвещаться: я превратилась в невежду! Папа говорил: «Лоранс станет, как я, библиотечной крысой». А вместо этого… То, что она отстала в первые годы брака, понятно, случай классический. Любовь, материнство – резкий эмоциональный шок, в особенности если замуж выходишь очень молодой, когда ум и чувства еще не достигли гармонического равновесия. Мне тогда казалось, что будущего нет: оно есть у Жан-Шарля, у девочек, но не у меня. Зачем мне читать? Порочный круг: я пренебрегала собой, скучала и чувствовала, что все больше себя утрачиваю. Причины ее депрессии были, конечно, более глубокими, но в психоаналитике она не нуждалась: она выбрала профессию, которая ее интересовала, и вышла из депрессии, обрела себя. А сейчас? Сейчас проблема изменилась: мне не хватает времени; вечно я в поисках идей, формул, это превращается в наваждение. И все же, когда Лоранс только начала работать в Пюблинфе, она, по крайней мере, читала газеты; теперь она полагается на Жан-Шарля, он держит ее в курсе происходящего; этого недостаточно. («Составляйте обо всем собственное мнение!» – говорила мадемуазель Уше. Она была бы весьма разочарована, увидав меня сегодня.) Лоранс тянется за «Монд», которая валяется на столике. Ничего не получается: нельзя было терять нить – теперь она тонет в событиях, которые начались когда-то раньше. Что такое Бурунди? Или ОКАМ? Чем недовольны буддийские монахи? Кто такой генерал Делгаду? Где, собственно, расположена Гана? Она складывает газету, испытывая все же чувство облегчения: никогда не знаешь заранее, на что наткнешься. Я хоть и научилась не реагировать, до них мне далеко. «Женская склонность к содроганиям», – говорит Жан-Шарль, хоть он и сторонник равенства полов. Я с этим борюсь; мне собственные содрогания противны, самое лучшее – избегать всего, что может их вызвать.
