– …во смерти нет приемствования о тебе: во гробе кто будет славить тебя? Утомлен я воздыханиями моими. Иссохло от печали око мое…
Читали псалтырь по покойнику.
Алексей невольно вздрогнул и осмотрелся. Чинно по стенам сидели на некрашеных лавках одетые в темное старушки. На столе закрытый, неструганый, видимо, сколоченный наспех гроб. В изголовье оплывала воском тонкая церковная свеча. Читавший псалтырь мужчина остановился и, повернувшись к вошедшему, посмотрел на него, щурясь за стеклами очков в проволочной оправе. Повисло гнетущее молчание.
«Господи! Неужто Килина померла? – обмер Алексей. – Чего же теперь делать?!»
Одна из женщин поднялась и подошла к нему. Вгляделась и, тонко всхлипнув, припала к его груди:
– Алеша! Родненький! Приехал…
Алексей смог только кивнуть, обнимая сухонькие старческие плечи тетки. Горький горячий комок встал в горле, мешая говорить. Наконец он хрипло сказал:
– Я это… Здравствуй… Я…
Килина отстранилась, как слепая провела руками по его лицу, плечам, груди и снова обняла:
– Я уже всех угодников обмолила… Чтоб спасли тебя и сохранили. Услыхал господь мои молитвы – живой! Ну пойдем, пойдем…
Они вышли на крыльцо.
– А это… кто? – глухо спросил он, кивнув в сторону хаты.
– Сосед мой, Аким… Да ты и не помнишь небось? Хата его рядом была…
– Погорел?
– Нет… – Тетка, отстранившись, утерла глаза краем платка. – Убили его давесь. А хату сожгли…
– Кто?
– Хто ж их знает?! Люди говорят, банда у нас тут в болотах, за лесом… Ночью було… А в утро – пожар…
Второй раз за сегодняшний вечер он встречался с бандой. И так страшно! А тетка, мелко крестясь, говорила:
– …По-христиански все надо-то. Собрали вот его по-соседски. Батюшки-то нету – пропал наш батюшка. Вот Паисия Петровича попросили почитать над упокойником… По-христиански надо… Пойдем, провожу, умоешься с дороги-то. Голодный небось? Поесть надо…
Тетка, ласково приговаривая, повела его на другую половину избы. Сзади них снова глухо забубнил над псалтырем местный грамотей Паисий Петрович.
Алексей поставил в угол свой чемодан, пристроил сверху связку с книгами и тяжело опустился на лавку, слушая немудреный рассказ тетки о том, как покойный Аким взял что-то в панской брошенной усадьбе. А потом налетели, пожгли. За разговором тетка не забывала собирать на стол. Перед Алексеем появилась холодная картошка в чугунке, пожелтелые поздние огурцы, ноздреватый хлеб, небольшой глечик с молоком.
– Как теперь жить-то будем, и не знаю! Есть до нас новым властям дело или нет? Слыхать там что в городе-то? Ты ешь, ешь.
Тетка села напротив и, подперев голову рукой, жалостливо смотрела, как он жадно ел, двигая желваками на осунувшемся лице.
– Есть, наверное, тетя, есть… – Алексей подвинул к себе чугунок с картошкой. Еще по дороге сюда он решил ничего не говорить Килине. Пусть и она поверит в его легенду. А там будет видно.
– И-и-и… – махнула сухонькой ладошкой Килина, – власть-то, она где? А энти, из болота, – вот они, рядом!
Алексей невольно покосился в сторону, куда махнула тетка.
– Почем вы, тетя, знаете, что они тут рядом, в болоте? Видели их, что ли?
– Нет, я, слава богу, не видала… Люди говорили. Боятся теперь мужики в усадьбу ходить. Да и в лес-то без охоты идуть. А зима, а дрова… Ох, лишенько… Скажи, милый, лучше, ты-то как? Здоров ли?.. Небось ученым стал?
– Скажете, тетя. Какой с меня ученый? Так – недоучка… Время-то тревожное, не до учености, лучше здесь переждать, поспокойнее…
