Преображение мира. История XIX столетия. Том I. Общества в пространстве и времени - страница 7

) находят на разных уровнях. Так, история всемирной индустриализации или история урбанизации в XIX веке представляют собой достаточно крупные процессы, чтобы считаться «большими». Этот уровень, в целом достаточно обобщающий, но все же отсылающий к устройству общественной жизни, в котором можно распознать черты отдельных подсистем некого единого целого, задает структуру повествования данной книги. Она может показаться на первый взгляд энциклопедической, но является, по сути, последовательно выстроенным обзором. Фернан Бродель так описал подобный подход: «Историк сначала открывает ту дверь в прошлое, которая ему наиболее знакома. Но если он попытается заглянуть подальше, он неизбежно постучится в другую дверь, а затем и в следующую. И каждый раз перед ним откроются новые или по крайней мере несколько изменившиеся картины. […] Однако их всех объединяет история, она способна до бесконечности включать в единое целое все соседствующие и пограничные сообщества и их специфические взаимодействия»16. В каждом тематическом разделе данной книги ставится вопрос о присущей этому разделу «логике» и об отношениях между всеобщей тенденцией развития и ее региональными вариантами. Каждая из описываемых тематических сфер имеет свою собственную временнýю структуру, в которой выделяются особенные начало и конец процессов, специфические темп, ритм и внутренняя периодизация развития.

Всемирная история стремится преодолеть «европоцентризм», как и любые другие виды наивной культурной сосредоточенности на себе. Достижению этой цели служит не иллюзорная «нейтральность» всезнающего рассказчика или мнимая «глобальная» позиция наблюдателя, а сознательное обыгрывание относительности существующих точек зрения. При этом не следует упускать из виду те обстоятельства, в которых создается всемирная история: кто именно и для кого ее пишет? Тот факт, что европейский (немецкий) автор изначально писал данную книгу для европейского (немецкого) читателя, оставил свой отпечаток на характере текста: ожидания читателя, имеющиеся у него познания и культурные представления о том, что нормально и естественно, зависят от того, в какой культуре он живет. Согласно этому же принципу относительности, фокус восприятия исторической реальности не может быть установлен без учета реальных соотношений – другими словами, он находится в зависимости от соответствующей структуры «центра» и «периферии». Этот вывод имеет последствия как в методологическом, так и фактическом плане. С методологической стороны, недостаток необходимых источников часто не дает осуществиться стремлению к исторической справедливости по отношению к безгласным, ущемленным и маргинализованным. С фактической стороны, пропорции между различными частями света постоянно изменяются под влиянием волн исторического развития. Распределение веса в сферах политической власти, экономической мощи или способности к культурным инновациям изменяется от эпохи к эпохе. Поэтому не принимать во внимание центральную позицию Европы при написании истории именно XIX века было бы достаточно произвольным решением. Никакое другое столетие даже приблизительно не было в такой степени эпохой Европы, как девятнадцатое. По выражению философа и социолога Карла Ахама, это была «эпоха могущественных и непреодолимых европейских инициатив»17. Никогда прежде западная оконечность Евразии не господствовала над столь большой частью мира, эксплуатируя ее так интенсивно. Никогда ранее изменения, происходившие в Европе, не имели такого мощного воздействия на остальной мир. Никогда европейская культура не впитывалась с таким энтузиазмом, в том числе и в тех странах, которые вовсе не были европейскими колониями. Таким образом, XIX век был столетием Европы еще и потому, что другие территории равнялись на Европу. В мире XIX века Европа имела не только