– О! Вы верно подметили, этот негодяй знает мои привычки, – смеясь, заметил капитан. – Доносчику прекрасно известно, что я всегда бываю здесь от четырёх до пяти часов вечера. Но, например, он не знал, что я вам здесь назначил встречу в случае необходимости, так как он думает, что мы всего лишь бывшие товарищи, уже не поддерживающие сейчас прежние отношения. Вероятно, ему вообще неизвестно, что мы знакомы. Его смертельная комбинация явно грешит в этой точке, что, впрочем, вполне естественно. Негодяй не мог знать, что тринадцать лет тому назад я был погружен вмести с вами на судно под название «Джереми», и поэтому он игнорировал эту часть моей военной жизни, рискнув нам обоим устроить ловушку с этим своим последним письмом… и сам же в неё угодил.
Нуантэль говорил настоль спокойно, его тон был столь откровенен, а язык так ясен, что несговорчивый и несгибаемый в своей прямой уверенности в виновности Нуантэля китобой вступил, наконец-то, на путь разумных размышлений. Он попеременно смотрел то на капитана, то на своего друга Бернаше, и без труда можно было догадаться о том, что происходило в его голове. После довольно длинного молчания, Крозон внезапно произнёс:
– Нуантэль, вы ведь хотите мне дать слово чести, что вы никогда не видели моей жены?
Капитан остался стоять в позе холодного и величественного монумента, словно огромный айсберг, и ответил, тщательно взвешивая свои слова:
– Дорогой Крозон, если бы вы начали эту нашу встречу в клубе с того, что попросили у меня моё слово чести, я бы вам его охотно предоставил. Но вы предпочли начать не с этого. Уже на протяжении получаса вы меня обвиняете в очень гадких вещах и сомневаетесь в моей искренности. Я бы вас всегда поддержал в том, в чём не содействовал бы никому другому, но вы не нашли ничего лучшего, чем в конце разговора потребовать от меня клятву чести. И при всём этом вы могли бы и не поверить в моё честное слово… и, сделав это, вы бы меня серьёзно оскорбили, так что я предпочитаю не подвергаться этому испытанию. Вспомните также, что вы уже сожалеете о том, что поверили клятве, сделанной в аналогичных обстоятельствах сестрой вашей жены, мадемуазель…
– Моей невесткой! Это не одно и тоже. Женщины, в отличие от мужчин, не испытывают угрызений совести, давая ложные клятвы. Вас же, Нуантэль, я знаю, как человека чести, и если вы хотели…
– Да, но я не хочу делать этого сейчас.
– Хорошо, – воскликнул моряк, убеждённый такой твёрдостью и решительностью своего товарища по морским походам, – только подтвердите мне, что всё написанное в письме не правда, что вы не являетесь…
– Любовником мадам Крозон! Но, мой дорогой, с тех пор как я сюда вошёл, я не делаю чего-либо иного, кроме как этого! – ответил Нуантэль, от души хохоча про себя при этом.
На этот раз, китобой был окончательно побеждён. Кровь прилила к его лицу, а слезы к глазам, его губы дрожали, и он дошёл до того, что устремился к Нуантелю и пожал его широкую руку, произнося при этом подавленным голосом:
– Я вас подозревал… Я был безумен… Не надо меня прощать…. Я так несчастен.
– Наконец-то! – Воскликнул капитан, – Наконец-то я вновь вижу того прежнего Крозона, каким я его некогда знал, во времена наших морских приключений. Ах, чёрт возьми, я вас прощаю, мой дорогой Крозон!. Я вас чересчур люблю, чтобы быть столь злопамятным, и я уже забыл всё то, что произошло только что здесь. Единственная вещь, о которой я вспоминаю – это письмо этого негодяя, чуть не поставившего меня со шпагой или пистолетом в руке лицом к лицу со старым товарищем. И я вам обещаю, что он дорого заплатит за это, каналья.
