Плескала река. Дракон подумал… подумал и углы, замыкающие его пасть, изогнулись кверху. Стихли, учуяв чудовище, ночные певуны, и лишь нежное и равнодушное стрекотанье сверчков аккуратно сопровождало теперь движущуюся в небе тяжёлую, чернее ночи, тень, то затмевающую мерцалки, то вдруг по контуру озаряемую тонким сиянием. Остромордый, с распростёртыми углами крыльев, он неслышно плыл в пустыню.
Ночной полёт был не в диковинку Всеволоду, и всё же он хранил неспокойное бодрствование каждой мысли, хотя драконы предпочитают покой в полёте. Мысли их – как мерцалки, и каждая догорает до конца. Сел он, поразмыслив, на пустыре, миновав лиловый запах, источаемый цветами Ловарни с наступлением вечера. И сразу услышал шаги – там, вдалеке. Обращаясь, он прошёл несколько шагов с головою дракона, хотя такое было не слишком приятно.
Спускаясь к городу, она увидела чёрный силуэт, зависший в небе над утёсом, и остановилась. Громадные белые остовы быков просвечивались насквозь сильным светом мерцалок. Затем она услышала шаги.
Глаза их встретились в темноте, и она хотела сказать ему, но передумала…
Красота ночи была нестерпимой, ныли от усталости ноги.
Вместе сошли на улицу, которую днем так украшали тени. Холод поднимался от камней, молча двигались мимо деревья.
Тихо-претихо было в Ловарне, но через десяток шагов оба разом обернулись. Дорогу позади в этом десятке пересекла низкая густая тень. Впереди почти тотчас мелькнула ещё одна.
В придорожных кустах негромко заворчало. Они остановились.
– Как дела? – Поздоровался Шанаэль.
В один голос идущие ответили:
– Спасибо.
Леопард лежал на ветке в метре над землёй. Его лапа и хвост свешивались. Тёмные охвостья листвы пятнали его морду.
– Теперь, – мигая горевшими ровным ночным огнём камнями глаз, проговорил он, – по чашечке лёгкого и укрепляющего вина, и – на покой.
Он что-то довольно проурчал на высокой ноте, что было чуть комически при его росте и комплекции. Веде вспомнились пёстрые наглаженные простыни и даже увидела она, как, расправляясь в сумерках, легко ложится такая простыня на узкую низенькую постель.
– Кому куда, – холодно молвила акула, – а я сворачиваюсь.
Шанаэль повернул чёрный утюг головы в сторону её спутника, и глаза его, вспыхнув ироническим огнём, перегорели в почтительные тихие огоньки. Как бы говоря: «Ну, чего тебе, слюнтяй, вот тебе и разрешение», он смотрел в упор на Всеволода. Они померялись взглядами. Глаза дракона неестественно ярко светились в темноте. Внезапно они сделались обыкновенными серыми человеческими глазами.
– Проводите госпожу, – запросто молвил леопард, пронаблюдав метаморфозу, – и сейчас, милости прошу. Посидим, сделаемся. У меня имеется биллиардик.– Заманчиво снижая голос, предлагал он.
Веда фыркнула, как потревоженный молодым конюхом боевой конь.
– Может, и лопаточку ему одолжите, чтобы за мной прикопал.– Отфыркавшись, процедила она и, развернувшись спиною в нечесаных золотых прядях, застучала каблучками, отмеривая ночную улицу.
Мужчины с пиететом следили, как тают в темноте звуки и золото. Опомнясь, Всеволод слабо и негромко крикнул вслед:
– Ты уверена, что тебе не…
Ответа ночь не дала. Шанаэль, не глядя на дракона, спрыгнул с дерева нарочито неуклюже и размял лапы.
Заострение меча.
Два вялых шага на четырёх лапах и перед носом дракона мелькнула пёстрая лента – леопардов хвост. Шанаэль без шуток исчез. Смылся он так, что ни одно зеркальце в сплошной, залитой светом Бриджентис листве, и не подумало шелохнуться. Всеволод полез следом, листья надавали ему пощёчин и бездушно проехалась за ухом тёплая ветка.
