Читать онлайн Ольга Силина - Прибежище

Нет ни тропинки над нашею пропастью,

Но ты во тьму шаг за шагом иди.

Может, падём под вертящейся лопастью,

Может, сумеем путь в утро найти.

Ночью ли, вечером в поле затеряны,

«Да» или «нет» слова не говори.

В бликах пожара стоим до последнего –

Может, в конце мы дождёмся зари.

Ксения Спынь «Пролетевшее»

1

Ей снова снится то, что снилось на протяжении нескольких последних лет:

Она бредет по лесной чаще – манящей, живой и прохладной, и то тут, то там поют на разные голоса лесные птицы. Вот сбоку кто-то вспорхнул, вот слева взмах крыльев, а впереди, похоже, силуэт молодого оленя в зарослях…

Но что это за черные юркие тени, мелькающие временами среди общего мельтешения и многоголосья? Они тревожат, но какое-то время их можно не замечать – до тех пор, пока они не заполняют все, все кругом; и звери и птицы куда-то делись, в твоем лесу совсем стемнело, и в этой живой тьме что-то назревает…

И тут среди мечущихся теней появляется, как всегда, высокий седой старик в плаще, хромающий на левую ногу и бережно прижимающий к себе куклу. Видя окружающие его тени, он вздрагивает, роняет куклу и поднимает руки – не то в мольбе, не то в попытке защититься…

Она вдруг становится на мгновение этим стариком – знает, кем является, знает его, но только на то мгновение, которое отделяет ее от пробуждения.

Она просыпается с мучительным ощущением, что только что знала что-то важное, но уже вновь потеряла это знание, оставила его на границе между сном и явью.

Сбоку над ней тускло светит ночная лампа. Поезд – это нелепое место, совершенно неестественное для сна и отдыха, и тем не менее люди пытаются проводить ночное время с комфортом – кто-то спит, кто-то копается в телефоне, кто-то вполголоса разговаривает с соседом…

Нет, так ведь совершенно невозможно расслабиться.

От ночей, проведенных в поезде, у нее всегда болит голова. Она лежит, слушая перестук колес, глядя на отсвет мелькающих за окном фонарей, и просто ждет того момента, когда поезд прибудет к конечной станции. Никаких мыслей, никакого волнения, никаких больше ожиданий… Странное состояние, но лучше уж так, чем все, что она переживала за прошедшие после смерти брата три года. Поезд прибудет к конечной станции – и возможно это значит, что и ее жизнь наконец-то приближается к конечной станции, к какой-то определенности.

Она возвращается домой, не понимая еще, нравится ей это или нет. Возвращается из столицы в маленький, словно забытый временем городок, который терпеливо ждал ее, как оставленный дома кот, ленивый и растолстевший.

2

Ранним летним утром поезд прибыл на конечную станцию. Солнце поднималось над домами, и его косые лучи освещали перроны.

Перед самым выходом из поезда девушка – ее звали Люба, и ей было двадцать лет – испытала наконец волнение, которого у нее не было весь путь. Шутка ли – она даже не вспоминала об этом городе, в котором родилась и провела первые семь лет своей жизни. И не вспоминала бы и дальше – разве что как о забытом долгом сне – если бы не случайный поворот разговора и брошенный затем на карту взгляд.

Она медленно пошла по платформе, с трепетным вниманием разглядывая каждую трещинку на асфальте и плитке, каждый камешек и каждую травинку – пытаясь вспомнить их.

«Вот я и дома, дома», – повторяла она про себя, сходя с платформы и бредя по просыпающимся улицам городка. – «И эту улицу я тоже помню… Я даже помню, как здесь мы гуляли с братом и с родителями, и они купили нам мороженое. А еще у нас была собачка…»

Детство вспоминается не сплошной чередой дней – а такими яркими всполохами, как солнечные пятна на полу в светлый летний день… Кажется, дом у них был на улице с таким смешным названием – улица Тучек. Когда-то она была Сталинской, но потом ее по понятным причинам переименовали. Сталина давно нет – и слава Богу – а вот тучки на небе можно наблюдать практически каждый день…

Люба остановилась посреди привокзальной улицы – невысокая худая девушка с темными волосами до лопаток и по-детски невинным лицом. В руках у нее была небольшая спортивная сумка.

Продавщица из газетного киоска, открывающая витрины, с некоторым подозрением покосилась на нее – эта девушка со своим сонным, рассеянным видом и сумкой в руках выглядела слегка странно, как будто сбежала из психиатрической больницы. Того гляди подойдет с какими-нибудь странными вопросами или еще что-нибудь выкинет…

Но Люба думала о своем, не замечая ничего вокруг. Она думала о том, что ни родителей, ни брата, ни тем более собачки уже нет в живых, а потому она, конечно, может найти дом, в котором они когда-то жили, но толку-то?

И тем не менее, она пошла в сторону улицы Тучек – потому что просто не могла не отправиться туда. Там был прежде ее дом.

3

Солнце было уже в зените. Марина Степановна смотрела сквозь мутное стекло своего окна на расцветающую июньскую природу. Небо голубое, ни облачка… Не пойти ли ей погулять?

Но эта идея была изначально провальной, потому что всем прогулкам она предпочитала одну – ту, которую ей обеспечивала день за днем бутылка коньяка, лучшего, какой только можно достать в этом задрипанном городишке.

Ее сын, который теперь не пьет даже по праздникам (вот глупый мальчишка!), считает, что алкоголь – это просто наркотик, и ничего более. Он долгое время убеждал ее, что она может взять и просто отказаться от него. Еще чего!

Нет, алкоголь – это эликсир забвения, дар свыше. Как хорошо, что он у нее есть, этот эликсир на каждый день… Господь, она была уверена, простит ей этот маленький грешок. Это ведь и не грех даже, а если и грех – у нее была достаточно тяжелая судьба, чтобы иметь право компенсировать ее себе хотя бы так.

За ленивыми раздумьями о том, имеет ли она право на компенсацию – она все же целиком склонялась к тому, что имеет – она не услышала, как ключ повернулся во входной двери.

– Вот и я, – сообщил ее сын – Владимир, входя в квартиру с пакетами продуктов. Поскольку она не любила выходить на улицу, то при первом удобном случае просила его сходить для нее в магазин – или еще куда-нибудь по ее делам. Она ощущала себя капитаном и единственным обитателем судна, которое болтается недалеко от берега, но никогда к нему не пристает – незачем, да и страшно…

Сын практически никогда ей не отказывал, наверное, из чувства вины, что ушел от нее жить отдельно. Вот и правильно – у человека должна быть совесть, а иначе что из него выйдет?

Марина Степановна поспешила в прихожую, чтобы встретить сына.

Глядя на него, она порой удивлялась тому, что у нее – при том, что она уже в молодости прикладывалась к бутылке – появился на свет такой красавец. Как будто даже не ее сын – впору даже самой поверить в аистов или в капусту: высокий, широкоплечий, улыбающийся, с добрым лицом и веселыми серыми глазами… Марина Степановна была женщиной по-своему реалистичной и осознавала, что в зеркале ничего особенно впечатляющего наблюдать не могла даже в молодости, а значит, это заслуга генов его отца или кого-то из прародителей. Только вот занимается он уже пять лет всякой дурью – ходит по паркам, по школам, больницам, по-дурацки наряжается и выступает перед детьми – одним словом, клоуном по профессии себя считает. Не понимает, что это не профессия, а… посмешище, в общем.

– Такой видный мужчина, как ты, мог бы найти занятие поприличнее, – проворчала она уже в который раз – надеясь, что до него с очередного раза это дойдет.

– И чем, по-твоему, должен заниматься в этом городе видный мужчина? – весело спросил он. Ответ в самом деле его заинтересовал. Не модельным же бизнесом, в самом деле, и не эскорт услугами – ни тому, ни другому в этом городе места нет, а вывод, что видный мужчина должен просиживать штаны в офисе, казался ему нелогичным.

Но оказалось, что у матери именно такая логика:

– Ну, пошел бы работать менеджером каким-нибудь, глядишь, через годик-два стал бы уже директором.

– Просто за красивые глаза? – удивился он ее фантазии. – У меня же даже высшего образования нет.

– Ну, это не важно, по тебе же видно – прирожденный директор! Такой большой, красивый. Посмотрят на тебя – и сразу определят…

Он только рассмеялся, отмахнувшись.

– Мама, брось лучше об этом думать. Дети меня любят, мамы постоянно подходят и благодарят… Это самое большое достижение в моей жизни, по крайней мере, пока что.

– Таким достижением могла бы гордиться разве что домохозяйка, – мать презрительно наморщила нос, как будто сама всю жизнь проработала директором.

Он бы рассердился, если бы не относился к матери уже давно как к неразумному дитя, которому перечить бессмысленно, а спорить и что-то доказывать – совсем уж абсурдно.

– Но я не домохозяйка, – мягко напомнил он. – Я все же профессионал, ты забываешь. Проходил обучение даже, есть диплом.

– Во всяком случае, возиться с детьми – несерьезное занятие для мужчины, – подвела она итог.

– Напротив, очень серьезное! Это ведь подрастающее поколение, с ними надо осторожно и бережно, так что ничего серьезнее нет. А как я девушкам нравлюсь… – тут он позволил себе несколько приукрасить действительность, поскольку этим «девушкам», как правило, было от пяти до двенадцати лет, что сразу сбрасывало их со счетов. Иногда с ним заигрывали разведенные мамы детишек, но что-то всегда удерживало его от этих отношений – то ли нежелание, то ли какие-то странные принципы. Поэтому личная жизнь его не отличалась ни многообразием, ни захватывающими поворотами.

– Девушкам ты и так бы нравился, и без этих кривляний. Ну ладно, сам одумаешься когда-нибудь, – заключила она, закрывая тему – до следующего раза. – Давай продукты… И, кстати, сад наш весь зарос – может, хоть сорняки повыдираешь?

Она продолжала говорить «мы», «наш», хотя он в этом доме не жил уже лет пять, с тех пор, как ему исполнилось двадцать.

– Конечно, – согласился он. – Повыдираю.

4

Улица Тучек представляла собой пешеходную аллею со скамейками и фонтанчиками посередине. Вода в фонтанах шумела, в чашах плескались голуби. Невысокие старенькие здания были покрашены в приятные лиловые и салатные оттенки. Горожане, очевидно, считали эту улочку весьма подходящей для полуденного отдыха – люди здесь прогуливались, осматривали товары в лавках и сидели, неспешно беседуя, на скамейках. В этом городке, должно быть, никто никуда не спешит – смысла особенного нет… Это не столица с ее шумом и бегом.

Люба стояла напротив одного из этих стареньких зданий, разглядывая его со смешанными чувствами растерянности и ностальгии. Дом номер пятнадцать – это здесь они жили, номер дома остался в ее памяти, как и тот летний день с прыгающей собачкой и вкусным мороженым…

С одной стороны, это был тот самый дом из смутных воспоминаний, а с другой стороны – дом из воспоминаний так и остался в воспоминаниях, словно не имея ничего общего с тем, что она видела перед собой.

Правильно, ты же не можешь войти в одну реку дважды…

Она присела на скамейку перед фонтанчиком, рассеянно глядя на плещущихся в нем голубей и не зная, что делать дальше.

Снять жилье, – возник в конце концов голос брата в ее сознании, – Если ты в самом деле хочешь здесь для чего-то жить.

Это не подлежало обсуждению, хочет она здесь жить или не хочет – у нее было отчетливое ощущение, что надо, и все. Оглядевшись, она заметила пожилого полного мужчину, который курил трубку, прислонившись к дверному проему продуктового магазинчика, и решительно направилась к нему.