Евангелие читалось в полной тишине. Потом – отец Игнатий, в виду продолжительности службы, долгого слова не говорил – начиналось пение канона. Волною морскою. Едва лишь Стеша слышала первый ирмос, как происходило нечто. Что разрешалось потом, в мелодичном реве Трисвятого при выносе Плашаницы. Смерть упразднилась. Время истекло. Не было ни грусти, ни тоски, а только мощное чувство свободы, которое распространялось на весь мир из неведомых обычным чувствам источников.
Плащаница чуть покачивалась на руках, схваченных белыми поручами. Грозная, словно бы живая. Тут к горлу подступали рыдания. Слезы внезапно набегали, ливнем, хлестали из глаз… Но потом как-то неведомо легко исчезали, оставляя необыкновенно ясное чувство ума.
Никогда Стеша так хорошо не чувствовала себя, как на Страстной Седмице. Откуда только брались силы? Но еще лучше, чем на Страстной, Стеша чувствовала себя на литургии в Великую Субботу. Пасху она встречала уже как бы другим человеком.
Еще не протянулись утомительные вереницы людей с куличами и яйцами, еще в храме только светлые и родные лица. На утреннем богослужении Великой Субботы праздных людей не так много. Светлые тона одежд, еще не притершихся в предпасхальной суете. Редкая красота убранств на кивотах, пена белых цветов: роз, гвоздик, хризантем. Сверкание белых, благодатно белых облачений священников и диаконов: искры, молнии. Мирное изобилие крупных бутонов, перемешанных с мелкими соцветиями. Вокруг плащаницы – ветви пальмы с зелеными лезвиями листьев. Все дышит раем.
Михаил Дамаскин. Небесная Литургия. Икона. XVI в.
Простучали клавиши серенькой клавиатуры (говорят, скоро на новую поменяют: белую), вспыхнули электрические облака с нелепо цветным окошком. Затем на чернильном фоне экрана возникла надпись, сообщающая о завершении работы новейшей счетной машинки. И рабочего дня тоже. Главбух, приятная дама, только кивнула, подкрашивая полные губы неяркой сочной помадой.
Выбежав из особнячка, Стеша решила поехать сразу в храм. Не получилось. Дорога на выходе из метро разделялась на две: к дому и к рынку. Сердце рванулось к дому: сделать глоточек горячего питья, положить сумку на полку в прихожей и налегке пойти к богослужению. Но вот ноги уже подходили к воротам рынка. Пока были деньги, нужно было их тратить.
Вбежав в квартиру с двумя (потому что рук две) сумками, Стеша поставила их в кухню. Отдышалась (выпить горячего не пришлось) и поспешила на службу.
Необходимо упомянуть об одном маленьком происшествии. Стеша, войдя в квартиру, плавно опустилась на пол. Села и задумалась, чуть не задремала тут же. Отчего это произошло, так и не поняла. Словно бы внезапно ослабли ноги. Голова кружилась, перед глазами летали белые и черные мухи. Стеша страха не чувствовала. Просто мало каши ела. Через некоторое время она встала сама, отнесла сумки на кухню и поспешила в храм.
Уцененные овощи и гречневая крупа остались покорно ждать хозяйку.
Ни кошки, ни собаки Стеша не завела. Хотя и подумывала о большой черной кошке: назову Багирой. Хомячков и морских свинок Стеша не воспринимала как кандидатов в соседи. Только кошку. Или кота.
Йозеф Антон Кох. Пейзаж с лазутчиками, возвращающимися из земли обетованной.1816
Рыночное настроение улетучилось при виде знакомых темно-синих куполов с потускневшими сусальными звездами. Вот бежевый Стешин палантин мелькнул уже за оградой. Вот маленькая фигурка открывает большую тяжелую дверь. На пороге храма немного задержалась, вздохнула:
