Читать онлайн Андрей Киров - Приключения поэта в заколдованном лесу

© Андрей Сергеевич Киров, 2021

ISBN 978-5-0053-3975-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

(фрагменты летописи из жизни существ древнеславянской мифологии)

Который день моросил мелкий холодный дождь. То переставал, то начинал снова, и этой природной анархии не было видно ни конца, ни края: Бакунин, наблюдая такое экстраординарное явление, позавидовал бы, в том смысле, что анархии у природы не занимать.

Несмотря на то, что уже заканчивался июнь – лето, в каком, по идее-то, оно должно быть виде, совсем не чувствовалось. Прошли крезанутые мошки, исчезли злые комары, уступив место слепням- олигофренам; появились новые, ещё не пойманные ботанами на плоскогорьях высокогорных нант- обсерверов насекомые-мутанты, похожие на термитов с длинными крыльями, внезапно, как град в лунную ночь, свалившиеся на людей и животных на заре миллениума, и с остервенением кусавшие последних до волдырей на коже, как после термического ожога, несмотря на наличие жёсткого, густого шерстяного покрова на туловищах крупного рогатого домашнего скота. Поэтому, – если представить такую картину, – бурёнки бы ревели благим матом от зверств этих насекомых, особенно перед непогодой. Что даже рёв несчастных гипотетических животных был бы слышен во всех концах деревни, если здесь у более чем малочисленного населения – кто бы из них держал домашнюю скотину.

Отцвели в саду пионы – пионеры июньских зарниц, темно- красные, карминовые и багряные тюльпаны, – эти отцвели ещё в начале месяца, – некоторые прямо в нераскрывшихся бутонах. Артёму приходилось отслаивать их вялые, недоразвитые лепестки друг от друга тупым столовым ножом, каким он намазывал на бутерброд масло – они слипались; лютики и ромашки вообще не успели высунуть робкие соцветия из мокрой земли, анютины глазки даже не смогли моргнуть парню своими глазками в знак появления – так и умерли; и всё это из-за ежедневно, на протяжении месяца льющейся с неба воды, заваленного с утра до вечера рыхлыми тучами, словно какой-то идиот распотрошил миллион старых матрасов и разбросал клочьями вату по небесной плоскости: нате, людишки, чтобы служба – земной срок вашего индивидуального бытия, – вам мёдом не казалась!

По этой причине у Артёма – поэта, мечтателя, человека с тонкой душевной организацией, от такого атмосферного негатива частенько к вечеру настроение было на уровне средне-клинического депресняка (описанного зальцбургским врачом слесарем- психотерапевтом в 1897 году; он его ловко описал, прямо на заборе, набросав предварительный эскиз, после бутылки шнапса в одно псевдоинтеллектуальное жало), несмотря на наличие телевизора, с утра до вечера бубнившего про климатические катастрофы местного значения в других странах: наводнение в Бельгии – даже смыло половину Антверпена со знаменитой картинной галереей, спасатели не успевали цеплять с лодок баграми картины Джотто, Рубенса, Ван- Гога и других гениальных художников, сорокаградусная жара в Португалии, где высохли все фонтаны на площадях, сошедшие с гор сели в Чехии и Польше, чуть не смывшие Краков и Карловы Вары, и особенно пивной завод в Пльзени, массовый мордобой на Украине, охвативший 127 городов и более тысячи хуторов и посёлков, государственный переворот в Парагвае, пробуждение вулкана Этна, он так внезапно пробудился, начал чихать и кашлять, что даже не смогли предсказать его пробуждение эти шарлатаны и обманщики – астрологи и метеорологи, траффик афганского героина через бывшие советские республики в Азии, которые к нам примыкали во времена оно, и американского президента, готовящего под шумок, неразбериху и хаос на валютно- финансовой бирже в Куала- Лумпур, где индекс Доу- Дебилонса упал аж на восемь пунктов, очередную подлянку в виде крылатых ракет средней дальности, которые он собирался провезти под видом канализационных труб в одну из бывших стран Варшавского договора, и разместить на границе с Белоруссией, а Батька, узнав об этом, потребовал с Москвы значительных скидок на газ для республики.

Не радовала Артёма и десятилитровая стеклянная бутыль браги с резиновой перчаткой на горлышке, уже на четверть им опорожненная в бесперспективной тщетной борьбе с депрессией и тоской, хотя он поначалу как поставили бутыль, планировал перегнать её в более серьёзный, градусов под семьдесят, напиток, методом двойной перегонки в электрической сковородке, в которой его мать пекла коржи с яблоками, и стоящая в углу кухни, где мыши прогрызли дырку и лазили в избу из подпола, как к себе домой, и обнаглели до такой степени, что не успевал Артём вечером перед сном гасить свет, начинали бегать по столам, полкам, перекладинам, электрическим проводам, тянувшимся по стенам, – проводка ещё та, – громко, словно ему назло, шуршали, не давая заснуть, и грызли всё, что было неубрано в буфет или ящики стола, производя этим хрустом ещё больше шума. Сухари, газеты, яблочная кожура, пластмассовые бутылочные пробки, – всё у ненасытных зверьков шло в дело. Артём иногда даже завидовал такому аппетиту. Хотя в избе и жил серый гладкошёрстный кот с изящной белой манишкой на груди, по кличке Тимка, толку от него в плане избавления дома от мышей, как от козла молока – было абсолютно никакого.

– Сходил бы за грибами, – донёсся из-за деревянной, выкрашенной в грязно- голубой цвет, заметно поблёкший от времени перегородки, разделяющей избу на две довольно просторные комнаты, голос его родительницы – 62-летней пенсионерки, жившей по летам в деревне и выращивающей на участке кое- какие овощи, – а то весь отпуск пролежишь на диване. (Артём и так уже две недели отпуска пролежал из-за дождей.) – Соседи вчера ходили, по корзине принесли белых и челышей. (Челышами в их деревне называли подберёзовики.) Интонации в голосе матери были с явным упрёком. Дескать, соседи, тоже пенсионеры, ходят не ленятся, а ты – молодой мужик всё лежишь. – Зинка вчера хвасталась, когда я вечером к ним ходила за солью. (Магазина в их деревне не было уже как с начала миллениума: как он – этот негативный астро-поросёнок – миллениум начался, так деревенский магазин, размещавшийся в здании из красного кирпича в центре деревни, и прекратил свою работу.) Как, впрочем, не было уличного освещения, несмотря на наличие телеграфных столбов, заасфальтированной дороги до соседнего села, а если идти пешком – четыре километра; правда, многие дачники приобрели автомобили в кредит и ездили из городов, типа на дачу, в свои жалкие дырявые домишки, какие они из ложной гордости называли фазендами, насмотревшись латиноамериканского телесериального хавла (которое им щедро скармливала останкинская телебашня). На этих дачах прекрасная половина от общего числа дачников, на Первое Мая, стоя за заборами, частоколами и пряслами своих участков в не совсем приличных позах – кверху бэксайдами*, копала землю, и, когда Артём шёл вдоль огородов, одни массивные женские «редупликаторы» торчали в позе – «Вася, не балуй». Дамы, всем огородническим кагалом в деревенском масштабе, одетые по колхозному регламенту – в спецодежду, дополненную старыми, вылинявшими, стираными не одну сотню раз спортивными китайскими брюками и обутые в моднячие резиновые сапоги, на головах косынки, чтобы волосы не лезли в глаза, уткнувшись в грядки, копали землю под картошку, огурцы, помидоры, капусту, кабачки, патиссоны, репчатый лук, который в начале июня красовался зелёными стрелами на грядке – как хорошо их есть… Насадить побольше, благо квадрат-метраж участка позволяет, осенью собрать урожай, засыпать в подпол, чтобы на всю зиму хватило… Прямо гордость брала Артёма, наблюдая такую картину, какие у нас хозяйственные женщины… Как заботятся, чтобы в сытку накормить своих – жрать здоровы – бивней* (т.е. мужей) … Ну, и самим тоже, чтобы не остаться голодными… И кредит надо выплачивать, это не хухры- мухры, банк ждать не будет, проценты капают, если неувязки, возьмёт на понт, зашлёт коллекторов… Это он может – бля-за… Ещё заготавливали грибы – денег при кредите в обрез: любишь кататься на автомобиле киа, собранном на челябинском тракторном заводе имени Спиридона Забруйского – люби и саночки возить… Так же не было медпункта для оказания помощи бывшим колхозникам, доживающим свой век. Как и самих колхозников осталось десятка полтора, если не меньше, проживающих на постоянной основе в селе.

– Когда это они успели, – возразил Артём, – когда дядя Вася с утра пораньше на велосипеде ездил за бутылкой к Петровне (старухе, торговавшей в деревне бодяжной водкой). Я его видел, когда в семь часов выходил на крыльцо – посмотреть, какая погода, как он усиленно давил на педали.

– Значит, съездил, взял бутылку, похмелился, а потом они с Зинкой и сходили! Пожилая женщина, бывшая колхозница при Сталине, а при Никите Сергеиче Кукурузненковском – работница в ближнем провинциальном городе на заводе радиоизмерительных приборов, сидела на корточках у печки, стоящей в центре избы и выгребала золу из подтопка. В такую дрянную погоду её характер, и так-то оставлявший желать лучшего, портился окончательно, становясь желчным и раздражительным. К тому же, в латиноамериканском сериале, который она смотрела по вечерам, а утром нередко и второй раз особо понравившуюся серию, у главной героини – бедной девушки, работающей прислугой в доме богатого плантатора дона Педро, выращивающего коку под видом хлопка, а так же продающего контрабандой диких обезьян. Коку он продавал в Америку, а диких обезьян они вместе с тётушкой Чарли из Парагвая транспортировали несчастных мартышек, обливающихся горькими слезами в клетках, контрабандой в республики бывшего Советского Союза, – произошел облом с красавцем сынком этого дона, за которую она переживала как за собственную дочь. (За свою дочь – младшую сестру Артёма, она тоже переживала: та жила очень далеко, на Севере, чуть ли не в Ханты- Мансийском автономном округе – её туда занесло за каким-то интересом; у неё тоже с мужем жизнь не ладилась уже который год, прямо шла под откос со второго дня после свадьбы).

У Артёма, к слову, тоже с жёнами не ладилось. Сначала с первой не заладилось, коренной москвичкой в третьем поколении, что пришлось разводиться в спешном порядке, потом со второй – словно сглазили – не заладилось, уже в городке провинциальном, – ещё та трагедия, узнай Шекспир в своё время не поверил бы: " То, что я сочинил про Ромку с Джулькой, ерунда по сравнению с вашей трагедией, Артём! Мне бы такие крезанации*! Так что Артём год жил свободным молодым мужчиной: сочинял стихи, пил вино, когда были деньги, интим-эксплуатейшен дам, когда попадались не обременённые нравственными категориями, не замороченные семьёй и бытом легкомысленные, легкокрылые особи… если было настроение и опять те же баблосы, с которыми у него, как у творческой личности временами возникали – рядом с домом и вокруг орбиты Плутона, образно профилируя – трудности.

– Да куда, мам, идти в такую погоду, – возразил её 27-летний сын, – того и гляди опять дождь пойдёт (он прекратился минут десять назад), и на всякий случай посмотрел в окно, на липу, стоящую рядом с домом под углом, напротив окон его комнаты, и дающую прохладу в жару лучше любого магазинного вентилятора. Липа от такого негативного энергетика, как сырость, начала облетать раньше времени, усыпав землю под окнами избы маленькими жёлтыми листьями, похожими на… словно кто-то из озорства разбросал клочки бумаги, выкрашенные желтой краской: вот на какой аналог-кич – они были в контексте здешней экосистемы. Идти в сырой лес, – куда он точно знал, едва войдёшь – промокнешь до пояса, не помогут ни резиновые сапоги, ни водонепроницаемый плащ на резиновой подкладке, какой выдавали почтальонам ещё в советскую эпоху, когда они на велосипедах развозили почту по деревням – мобильной связи ещё не измыслили, – колхозникам они её, и, какой у них был, как необходимая вещь в деревне, – его ломало. Куда лучше было лежать в тёплой избе – а Артём умел с большим кайфом лежать, – где за печкой шуршат сверчок и домовой Костя, на старом, ещё дореволюционной выдержки, доставшемся в наследство от прапрабабушки, которой привёз её супруг гвардии старший сержант из Парижа, в качестве трофея, после того, как наши разгромили Наполеона Бонапарта, – диване из потемневшего, покрытого лаком, ясеня, и обитого совсем недавно им после развода со второй женой, красным ситцем в цветочек, и мечтать, как он напишет гениальное стихотворение, такое, что если б даже поэт- гений Сергей Есенин, прочитал его, то пожал бы ему руку со словами: «Молодец, чувак, не хуже меня написал!», а красивая голливудская актриса… да можно даже латиноамериканская, за её героиню сериала так переживала его мать, влюбилась бы в него после прочтения этого стиха и сказала б:» Артём, делай со мной что хочешь, я вся насквозь твоя! А как сделаешь, то, что захочешь, можно поехать ко мне на фазенду пить шампанское и закусывать лобстерами» И Артём бы сделал с ней по- взрослому: с привлекательными на всю размашистую пинчитруэллу женщинами, он умел это делать, научился за четыре года брака с двумя жёнами: они его кое-чему научили, чему даже в университете профессора научить не способны. Или сочинять такое стихотворение с заявкой на нетленный шедевр, лёжа на диване и поглядывая в окно, как сырой тяжёлый ветер шевелит липу, и с неё сыплются на землю клочки бумаги, выкрашенные охрой, прямо летят в окна, пришлёпываясь к стеклу, или на крышу кирпичной палатки, стоящей у забора, чуть дальше липы. По удивительному совпадению, именно в такую погоду, и в таком приглушённо- сумеречном настроении, на Артёма накатывало – не всегда правда, каждый раз – поэтическое вдохновение.