Каждый раз. Каждый грёбаный раз я останавливался и собирался с духом, прежде чем открыть дверь и войти туда. Я всё никак не мог привыкнуть к тому, что я захожу и вижу бабушку, лежащую на кровати, только вот не у себя в комнате, а здесь, в этом царстве тоски и переживаний. Но так или иначе, я всегда заходил с улыбкой. Это давалось мне с большим трудом, но не думаю, что ей бы понравилось, зайди я в палату с кислой миной.
Я глубоко вздохнул, затем выдохнул и наконец вошёл внутрь.
Зрелище было не самым приятным; палату бабушка делила ещё с тремя людьми – женщиной средних лет, стариком и ещё одной женщиной, уже в приличном возрасте. Женщина средних лет лежала чуть не на краю кровати и громко храпела, старик сидел и о чём-т говорил с молодым человеком (своим внуком, как я потом узнал). А вот с женщиной в возрасте всё было не так очевидно; с одной стороны, глаза открыты, но с другой – взгляд их совершенно пуст. Просто устремлён в потолок без какого-либо выражения.
Вся эта обстановка меня кошмарно угнетала, но я был уверен, что это ерунда по сравнению с тем, что чувствовала моя бабушка. Она-то проводила время в этой не самой интересной компании уже девять дней, и предстояло ещё один.
Осмотрев других, я перевёл взгляд на бабушку и с усилием натянул на лицо улыбку. Она улыбнулась в ответ, и я чётко видел: улыбка искренняя.
– Привет, – тихо сказал я, усаживаясь на стул рядом с её кроватью.
– Привет, родной, – сказала она беззвучно. Теперь каждое её слово звучало так, так что далеко не всё я понимал с первого раза.
– Ну ты как? – поинтересовался я.
– Нормально, – был ответ.
«Мне бы твою стойкость…»
Даже тогда. Даже, чёрт возьми, тогда, когда она выглядела максимально слабо и устало, это было сказано как: «Всё супер. Конечно, подхватила пневмонию, но это так, пустяк».
– Ну и хорошо, – всё ещё улыбаясь ответил я и бросил взгляд на небольшую горстку таблеток на прикроватной тумбочке.
Эти самые таблетки мне предстояло дать ей выпить (так уж и быть, напишу именно это слово) во время обеда. Сама она есть не могла, не позволяла проклятая слабость. Именно покормить её – была моя основная задача, помимо обычного проведывания. Утром это делала Валентина Ивановна либо мой брат, а в обед уже я.
– На улице сегодня тепло, – поделился я с ней. – Не жарко.
– Не жарко?
– Нет. – Я мотнул головой и глянул в пыльное окно.
Судя по всему, она заметила, что я выглядел не так как всегда, а потому, как обычно одними губами, спросила:
– Ты сам как?
Я посмотрел на свою бабушку и увидел её через влажную пелену. В глазах уже рождались слёзы.
«Не вздумай, чёрт побери».
Даже находясь в самом своём плохом состоянии, она продолжала думать и обо мне. Ну что со мной могло сделаться? Очевидно же, что ничего, а она всё равно волновалась, и я читал это в её взгляде, который по-прежнему был ясным, осознанным, хоть и потускнел. В этом была вся Анастасия Крылова. Как бы плохо ни было тебе, не забывай о других, неважно, семья или друзья; важны все.
– Хорошо, – ответил я, понимая, что у меня слегка дрожат губы. – Всё хорошо, как всегда. У Славы тоже.
Славой зовут моего старшего брата.
– Он работает? – поинтересовалась бабушка.
– Да. – Я чуть подождал, потом спросил: – Он был у тебя утром?
Она медленно-медленно помотала головой. Перекатила на одну сторону, потом на другую.
– Хм. – Я еле заметно нахмурился. Утром здесь должен был быть как раз он. – Соседка была?
