Действие сегодняшнего сна разворачивалось в поезде. Когда я ложилась, небо было черным и пустым, но теперь за окном сияла полная луна. Землю и пол устлал густой туман, высокий, по колено, и гладкий на вид, будто стекло. Я опустила босые ноги на пол, и туман тут же окутал их. Но когда я открыла дверь в коридор, я невольно повредила белую густую завесу. Сквозь туман пробивались плотные темно-зеленые стебли толщиной с мои руки. Они оплели металлическую облицовку вагона, улеглись вокруг окон, будто змеи, повисли на стенах огромной паутиной. С потолка свисали гроздья цветов вистерии, он зарос так густо, что весь теперь был фиолетовый. Больше никаких признаков жизни я не заметила.
Я замерла посреди пустого вагона и стала ждать. По моим ногам пробежался теплый ветерок, напитав густой туман головокружительным ароматом олеандра. Вдалеке зашумел дождь. Ему вторил мерный ритм барабанов. А меж ударов я уловила дерзкий, вызывающий шепот:
– Аннвил.
Запах олеандра усилился. Я вышла из нашего вагона, и на меня тут же обрушился дождь, намочив волосы и лицо. Я прошлась по решетчатому настилу, который больно впивался в ноги, и пробралась в следующий вагон. На меня уставились ряды пустых коек. Они были прибиты по три – нижняя, средняя, верхняя – вдоль обеих стен и до самого конца и все пустовали. Кроме одной. В самом последнем ряду на верхней кровати кто-то насвистывал и покачивал ногой в такт.
Я прислонилась к двери. Свист оборвался, нога перестала раскачиваться и исчезла. Воцарилась тишина, только гибкие стебли, покрывшие стены, негромко шипели.
– А вот и предмет моих восторгов!
Я обернулась на голос и ни капли не удивилась, увидев его обладателя на верхней койке совсем рядом с собой. Он повернулся на бок, лениво улыбнулся и подпер щеку рукой. Длинные пальцы медленно вырисовывали круги на одеяле, вторя узорам татуировок на голом торсе. На боку у него было запечатлено поле яростного боя и воин, встречающий свою смерть. На ребрах призывно танцевала женщина, взобравшаяся на стол. Вокруг бицепса, точно живой браслет, обвилась змея, а на сердце обнимали друг дружку двое детей, напуганных гигантским смерчем. Пространство между крупными изображениями не пустовало, а тоже было наполнено движением: на нем были прорисованы грозные волны черного и серого цвета.
И все равно для меня самой демонической деталью его облика были глаза.
Слегка приподняв голову, я улыбнулась уголком рта:
– Ну привет, дьявол.
– Ты же знаешь, я терпеть не могу, когда ты меня так зовешь. – Он зловеще осклабился, обнажив острые клыки.
– А как мне еще тебя звать? Тогда назови свое настоящее имя.
– Назову, если ты скажешь свое.
– Может, вариант «Сатана» тебе понравится больше?
Еще одно папино правило, с которым я никогда не спорила, звучало так: никогда не называй свое настоящее имя. Всякий раз, когда у меня его спрашивали, я представлялась как Адди и никогда как Аделина, не упоминая фамилию Колтон. Этот фокус можно было бы провернуть и с моим темным принцем, но холодок, пронзивший меня до костей, заставил поостеречься. Мне подумалось, что делиться даже прозвищем, причем во сне, очень рискованно и сперва надо понять, к каким последствиям это может привести. От всей его фигуры, окутанной черно-золотым свечением, словно второй кожей, исходила нешуточная угроза.
– Вот же бессердечная чертовка! – Он цокнул языком и со скучающим видом обхватил голову рукой. – Ну рассказывай, любовь моя, куда мы путь держим?
