Принц запретов - страница 47

– Никакая я не грустная.

Джек постучал пальцами по столу. Стук вышел глухим из-за кожаных перчаток. Странно, что он их не снял. Спеша сменить тему, я спросила:

– У вас что-то с руками?

Он выдохнул и заговорщически оглядел комнату:

– По мнению местной публики – да, но тебе я могу показать, если хочешь.

Еще как! И дело было не только в желании удовлетворить любопытство. Я вдруг поняла, что мы еще ни разу не соприкасались по-настоящему. Интересно, какие его руки на ощупь? Грубые, как у работяги, или мягкие и гладкие, как сама беззаботная жизнь? Но стоило ему стянуть перчатки и положить ладони на шуршащую скатерть, и я поняла, что обе мои догадки неверны.

Его кисти были покрыты татуировками. Реалистичными, причудливыми, пугающими. Их было так много, что, казалось, он натянул поверх обычной кожи чернильные перчатки. Пространство заполняли сложные узоры, символы, вычурные узлы, но больше всего притягивали внимание два крупных рисунка. На левой руке была изображена роща – такая реалистичная, что, казалось, я вижу, как колышутся на ветру кроны деревьев. На правой руке – ветки, перевязанные веревкой и охваченные пламенем, устремленным в беззвездное небо.

Настойчивый, нестерпимый жар снова прошелся по моей спине. На костяшках же в три ряда были вытатуированы буквы на незнакомом языке.

– Что тут написано?

– Yn y bywyd hwn neu o hyn ymlaen. «В этой жизни и после».

– Это на валлийском?

Он кивнул. Не то чтобы это объяснение было понятным, но в моей груди разгорелось жаркое пламя, словно решив посоревноваться в мощи с тем, чернильным, на его коже. Я еще не встречала человека с татуировками. Томми вечно твердил, что их делают только моряки да всякий сброд, но такая памятная, полная смысла красота едва ли могла сравниться с их наколками. Мне безумно захотелось дотронуться до этих рисунков, обвести пальцами контур деревьев, приласкать чарующие слова. Рука дрогнула. Остатки разума так и вопили: не делай этого! Но через секунду я сдалась и опустила свою ладонь на его руку.

Я тихо выдохнула. Сладчайший мед тут же окутал мои вены, потянул куда-то на дно. Это нехитрое касание обернулось экстазом, симфонией, удовольствием настолько сильным, что по спине побежали мурашки. Тут же безумно захотелось большего. Еще касаний, еще наготы, а память принялась подкидывать образы: вот мой темный принц ждет меня в лесу, за деревьями, в темноте, которую разбавляет лишь слабый свет луны. Вот меня целуют его опухшие губы, вот они ласкают меня, а рука тем временем поднимается по бедру. Вот потолок, весь в цветах вистерии и белладонны. Глаза Джека – точнее, моего темного принца – поблескивают во мраке, а вокруг нас ревет река. Ткань моего белого платья вздымается между нами, и я слышу шепот. Обещание. Вопрос…

Аннвил.

Он отстранился. Я заморгала. Мерный гул сменился звонким смехом и громкими разговорами. Мой взгляд снова сфокусировался на золотых лампах, на зелени, расставленной по комнате, на официантах в строгих костюмах. На пронзительных глазах мистера Уоррена.

Я приложила тыльную сторону ладони ко лбу. Показалось, что у меня начался жар.

– Ты в порядке, Аделина? – спросил он, но вопрос донесся до меня словно бы сквозь толщу воды. Я кивнула и взяла из его рук носовой платок, но не для того, чтобы вытереть лоб, а в надежде, что его пальцы снова скользнут по моим. Мои губы онемели, а по рукам и ногам будто бы сновали языки пламени, которые мог погасить своим касанием лишь он, – вот только Джек Уоррен снова надел перчатки. И когда он склонился ко мне и промокнул мой лоб, я ощутила лишь прохладу черной кожи.