– Будет еще лучше, если вы проведете там не один день, а несколько, – посоветовал он.
Изабель прекрасно знала, что обрадует госпожу де Бриенн своим приездом, но все-таки еще колебалась. Бастий поторопил ее.
– Поезжайте и как можно скорее! Я вернусь и пригляжу за домом! Денек обещает быть жарким!
День был не просто жарким, он был страшным.
В этот день, четвертого июля, парламент пригласил в ратушу именитых горожан: парламентариев, представителей церкви, цеховых старейшин общим числом около четырехсот человек. Мало-помалу Гревскую площадь и улицы, близкие к ратуше, заполнила разношерстная толпа, состоящая из солдат Конде, переодетых ремесленниками, однако, не забывших прихватить с собой оружие, мужланов с разбойничьими рожами и женщин-простолюдинок, не слишком добродетельных на вид. Все они выкрикивали злобные ругательства в адрес Мазарини. К их шляпам и чепцам были прицеплены пучки соломы, кое-кто прикрепил себе по жгуту соломы к плечу. Между тем ранним утром к набережной Сены подплыли баржи, груженные дровами, и грузчики уже разгрузили их, положив поленья поближе к ратуше.
К часу пополудни народу на площади собралось столько, что невозможно было протолкнуться. «Тайные агенты» все же ухитрялись протискиваться в толпе, раздавая деньги лодочникам, перевозчикам и беднякам, чтобы они кричали, что черный люд за принцев. Улицы, что вели к Гревской площади, спешно перегородили цепями.
В ратуше, раскаленной от зноя, словно печка, именитым гражданам было неспокойно. Ожидали Месье и принца де Конде, и, желая умерить нетерпение, королевский прокурор произнес длинную-предлинную речь, которая никого не успокоила.
Наконец появились принцы. У насупленного Месье солома на шляпу была надета по принуждению: Мадемуазель и де Конде долго его улещивали, прежде чем он согласился. Гастон Орлеанский уселся в кресло под балдахином, де Конде опустился на стул.
В этот миг появился посланец короля с письмом, в котором Его Величество выражал свое недовольство стрельбой пушек из Бастилии и открытием ворот Сент-Антуан, что «спасло мятежников». Однако он нисколько не винил в этом парижан.
Парламент решил выслушать, что скажет по этому поводу Месье. Гастон Орлеанский оказался не на высоте. Он бормотал что-то невразумительное, и смысл его речи уловить было трудно. Его Высочество поблагодарили, хотя и непонятно за что. Конде говорил более вразумительно, но нервно, он поклялся, что готов отдать и кровь и жизнь ради защиты города и изгнания кардинала. Ответ прево купцов едва можно было расслышать, так тихо он говорил, но то, что присутствующие расслышали, было совсем не то, что надеялись услышать.
Де Конде пришел в ярость и, покидая ратушу, громко воскликнул:
– Эти люди ничего не хотят делать для нас! Они за Мазарини!
Слова его послужили сигналом. С воплями и улюлюканьем толпа ринулась в ратушу, подожгла двери, принялась расстреливать и резать всех, кто попадался навстречу: советников и эшевенов.
На пять часов, примерно до одиннадцати часов ночи, смутьяны стали полными хозяевами города. Они грабили, жгли, резали. Ни де Конде, ни Месье не подумали вмешаться. Единственное, что сделал де Конде, чтобы угасить разбушевавшийся огонь… и жажду, это прислал пятьдесят бочек вина. Вино и утихомирило разбойников. Упившись так, как никогда еще не упивались, они валились с ног и засыпали. В конце концов, герцогу де Бофору, королю Чрева Парижа, удалось навести в городе какое-то подобие порядка и оказать помощь охваченной пожаром ратуше.
