Очевидным стало одно: день Соломы, который мог бы стать наивысшим пиком Фронды и привести к власти Конде с благословения Месье, стал ее концом. Ощущение безнадежности сделало Мадемуазель проницательной, и в своих «Мемуарах» она напишет:
«Этот день – таково мое впечатление – будто удар дубины, прикончил наше дело. Он лишил доверия к нам людей благонамеренных, остерег отважных, уменьшил рвение тех, кто обладал им в избытке. Словом, все, какие только могли быть дурные последствия, воспоследовали за этим днем…»
И вот возникла одна из парадоксальных ситуаций, которые так свойственны французам. Люди были пресыщены войной, и кровавый день четвертого июля довел это пресыщение до отвращения. Сторонников войны не было, все жаждали мира. Но оставался один важнейший вопрос: как достичь его? Все мечтали о мире, но путь, ведущий к нему, каждому виделся по-своему. Мир с точки зрения королевского двора, мир с точки зрения парламента и мир с точки зрения Конде и его союзников сильно отличались друг от друга, потому что все стремились к власти. Фронда, по сути, вернулась к исходной точке, с какой началась, но время изменило соотношение сил.
Королевская армия под командованием маршала де Тюренна обрела мощь, а войско принца де Конде ослабло. Отряды его армии походили скорее на шайки грабителей, которые разоряли предместья Парижа то со стороны Сен-Клу, то со стороны Корбей, жители которого взяли в руки оружие и стали обороняться. Пример подавали и сами военачальники, которые никак не могли договориться между собой.
Париж залечивал раны, парижане разыскивали смутьянов, которые подожгли ратушу. Теперь горожане подумывали о законных властях с большей приязнью. А законные власти уже покинули Сен-Жермен. Сначала король с королевой-матерью отправились в аббатство Сен-Дени, святилище древней королевской власти, куда свезли раненых в бою у Сент-Антуанских ворот, и королева собственноручно перевязала нескольких пострадавших. Потом королевское семейство проследовало в Компьень. Возможно, все эти группировки, противники и соперники, и смогли бы прийти к соглашению, если бы не одно непреодолимое препятствие – Мазарини! Вечно и постоянно он! Королева отчаянно цеплялась за него и ни за что не желала расставаться!
Противостояние продолжалось. Изабель своими слабыми силами пыталась призвать враждующих к примирению, без которого королевству грозила гибель. А воинственная Мадемуазель была готова ввязаться в любую свару и жила сообщениями о состоянии здоровья жены принца де Конде, которые становились день ото дня тревожнее. Мадемуазель вновь уверила себя, что ее брак с принцем в самом ближайшем будущем – дело решенное, и прониклась к герцогине де Шатильон ядовитым недоброжелательством, с которым и написала в «Мемуарах»: «Конде отныне относился к ней с презрением». Но Изабель и дела не было до домыслов соперницы.
Привычное течение жизни всколыхнула драма.
Девятнадцатого июля де Немур, одолеваемый по-прежнему недостойной жаждой первенства, – ходили слухи, что к его непокою имели отношение и прекрасные глаза Изабель, – в приступе ярости вызвал на дуэль своего шурина де Бофора. Де Бофор, в чьей отваге никто не мог усомниться, попытался урезонить зятя, но тщетно.
– Вы только что получили рану, сражаясь у ворот Сент-Антуан, эта дуэль – просто безумие!
– Жалкая царапина! Она меня нисколько не стесняет, а я жажду покончить с вами. Драться будем на шпагах и пистолетах. До смертного конца!
