Мои гены громогласно призывают меня сохранять спокойствие. Словно опыт поколений предков заложил во мне стойкий иммунитет к панической нервозности и визуальным атакам ужасов генетических уродств. Слепую веру в хорошее. В отсутствие уродств. Особенно сейчас, когда моя нервная система развивается. На всем протяжении моего тельца скручивается засыхающим листом нервная трубка. Это нервные валики, приподнимаясь, образуют желобок. Замыкание переднего, т. е. головного участка слегка задерживается, поскольку в этой области валики более широкие. Конусообразная трубка получается пока. Быть ей моим спинным мозгом. Не спеша. Даже если маме за сорок. Даже если какой-нибудь мой предок подмешал в генотип уродств. Установка на удачу! Спокойствие и приятное времяпровождение.
Мои родители восстанавливают спокойствие с помощью телевизора. Перечислив все опасности моего развития и жертвы, которые им придется положить на алтарь моего рождения, оба родителя успокаиваются, уставившись в экран. Наконец-то мы все трое мыслим в унисон. Начало положено. Мы ожидаем хорошего. Трепещет пламя свечей. Разливается аромат корицы. Папа потягивает портвейн. Мама – чай из чабреца. Каждый согревает душу, следуя национальным традициям. Папа – по-английски, мама – по-русски. Я по-зародышевски присосалось к желточному мешочку. Мама доверчиво прижалась к папиному плечу. Папина рука обнимает ее, защищая от всех превратностей мира. Мы смотрим кино. Родители по телевизору, а Я – в их мыслях. В кино тоже все хорошо. Любовь. Роман. Красиво. Тепло.
Внезапно героиня впадает в кому. Она все еще любима, но уже обуза. Ее жаль, но хочется прекратить страдания. Безнадежность и бесконечность мучений угнетает, а жизнь должна продолжаться. Жизнь – движение вперед. Болезнь, беспомощность, уродство – досадный тормоз. Герой изо всех сил маскирует правду. Любовь обращается в унизительную жалость. Роман – в замаскированное приличием ожидание конца и приторно-ложные обещания счастья. Красоту замещает безобразность физических страданий разлагающегося заживо естества. Врачи предлагают герою отключить искусственную поддержку, но он призывает верить в лучшее. Слезы ручьем. Родители в возмущении. Я не верю мыслям родителей.
Бр-р-р! Спазм! Я в проруби. Беспощадные папины эпитеты загоняют меня все глубже под лед. Несчастный слабак, бесхребетный рохля, бесполезный романтик, безответственный тюфяк. Папа не понимает, осуждает и презирает. С его точки зрения забота о ближнем выражается не в бесконечных объятиях и поцелуях, не в слезах и романтических соплях. Забота – это принятие решений и действие. Особенно когда любимый человек страдает. Он бы без сомнений перекрыл кислород героине в коме. Принял бы на себя ответственность. Оглушенное папиной безжалостностью, Я пытаюсь убедить себя, что это просто бравада. Подавляет собственную сентиментальность слепой агрессией. Споткнулся на «фундаментальной ошибке атрибуции». Я знаю, что причины своих поступков люди склонны приписывать особенностям ситуации, а причины поступков других – их личным особенностям. И папа такой. Никого бы он на самом деле не убил. Орошал бы горькими слезами любимое лицо.
Иллюзорно оправдав и восстановив человечность папы, Я с надеждой бросаюсь отогреться сочувствием к маме. Размечталось! Ее сознание заполонено стенающими уродцами. Только теперь они молят об избавлении. От мук душевных и телесных. Все в слезах. Все в слезах. Мама спешит на помощь, крепко сжимая обеими руками рукоять сверкающего меча ответственности. Она поднимает его над головой, прищуривает глаза, глубоко вдыхает и, со свистом рассекая воздух, принимается за спасение страждущих. Внезапно перед ней я. У меня нет очертаний. Она меня не видит. Она знает, что Я здесь. Прямо перед ней. Я – урод. Я – урод в будущем. Меня ждут насмешки, неприятие, боль. Меч на секунду замирает в ее руках. Но только на секунду. В моей семье сердоболию и жалости места нет. Мое превращение в айсберг завершено. Я – сентиментальный артефакт.
