Болонцы, и особенно Анн. Карраччи в своих поздних картинах, например, «Бегство в Египет» (1603), сумели достичь стилевого единства, которое легло в основу героического идеального пейзажа, вошедшего потом в арсеналы и классицизма, и барокко. Это единство «достигнуто прежде всего отказом от пестроты пейзажных мотивов, отбором элементов возвышенной, величественной, героической природы (гора, крепость, широкие просторы воды, мощные деревья), сосредоточением стаффажа на одном центральном образе медленного размеренного движения и на строгой тектонике композиции»61.
Велики заслуги в создании монументального пейзажа и другого болонца – Доменикино, учителя Пуссена. Наиболее значительна в этом отношении его знаменитая картина «Охота Дианы». Сюжет ее – игры нимф, спутниц богини, не замечающих, что за ними подглядывает Актеон. Пышные кроны могучих деревьев, торжественный покой дальних просторов, мягкие изгибы холмов, тающие в голубой дымке горы – все это создает впечатление гармонии, уравновешенности, единства прекрасного человека с прекрасной природой.
Что же касается не живописной оболочки, а основного в классическом пейзаже пуссеновского типа – его «философии», его идеологической основы, то истоки его следует искать в культуре Франции – рационализме Декарта, художественной литературе. В галльской поэзии уже в XVI в. зарождается стойкий интерес к природе, отражение которой насыщается образами мифологии, сочетаясь с темой «золотого века». Еще у Монтеня наблюдается «традиция обращения к природе и как к средоточию естественных и нравственных разумных законов, и как к убежищу, где можно укрыться от смут и треволнений своего времени». Чувство природы, присущее французской культуре, «совмещало два аспекта. С одной стороны, принцип измерения, количественного изучения и освоения, поверка человеческим разумом; с другой – преклонение перед природой как высшим образцом гармонии, величественной силой, обладающей своими нерушимыми, не зависящими от человеческой воли законами, непременным условием счастливого бытия людей. Эти два аспекта в той или иной мере проявлялись в творческой практике создателей классического пейзажа»62.
Природа в классицистическом пейзаже освобождена от всего лишнего, мимолетного, все подчинено изображению вечного, величавого, ничто не нарушает благородства содержания и формы, Природа здесь не знает мгновенных, изменчивых состояний, время кажется не властным над нею. Если в пейзаж и вводятся элементы случайного, это делается для подчеркивания вечного. Классицист совершенно не ставит целью изображение реального ландшафта с его национальными, географическими, этнографическими и прочими особенностями. Его интересует лишь воплощение некоего идеала – даже не столько ландшафтного, сколько духовного, нравственного, эстетического. Почти все пишущие о пейзаже классицизма отмечают, что это искусство, предназначенное не для украшения, хотя оно имеет бесспорные живописные качества, но для созерцания, размышлений, искусство, требующее от зрителя не мгновенного эмоционального отклика, но серьезной умственной работы.
Вершинами классицистического пейзажа стали произведения Н. Пуссена и К. Лоррена. Пуссен не считал себя пейзажистом (своею целью он ставил «изображение деяний человеческих»), но те картины, что он создал в этом жанре (более двух десятков), представляют собою подлинные шедевры. Особенно это относится к пейзажам 1648—1652 гг., таким, например, как «Пейзаж с Полифемом» (1649). В основу сюжета этой картины положен мотив из «Метаморфоз» Овидия: великан Полифем, сидя на вершине огромной скалы, играет на свирели, пытаясь смягчить сердце прекрасной нимфы Галатеи. При этом сам сюжет как таковой Пуссена мало интересует, однако античный антураж является для художника программным (вспомним хотя бы такие его работы, как «Похороны Фокиона», «Пепел Фокиона», «Орфей и Эвридика», «Пейзаж с Пирамом и Тисбой» и пр.). Обращение к античности (как Пуссен ее понимает) позволяет художнику сотворить ландшафт обобщенный, идеальный, героический, возвышенный и гармоничный, воплотить в нем мечту о «золотом веке» (что роднит его с пейзажами Возрождения). Фигуры стаффажа поставлены в позы, напоминающие античные рельефы. Движение отсутствует, что усиливает ощущение вечного, неизменного. Никакой жанровости, никакого искусственного «оживления» бытовыми сценами. Огромная фигура циклопа едва видна, она как бы слилась со скалой. Не сразу заметны также пахарь и пастух со своим стадом; однако эти персонажи важны для художника как облагороженные символы труда. Человек и природа составляют у Пуссена единое целое, обуславливая своим естественным союзом высшее, идеальное бытие.
