Человек, сидевший за столом, отёр ладонью пот, стекавший со лба, встал, подошёл к окну и промокнул о штору влажные руки. Жара и чужбина сводили его с ума. У него на родине тоже случались жаркие дни, но они сменялись периодом дождей. Прохладная спасительная ночь приходила на смену солнцепёку. Здесь же всё иначе. Ночью так же жарко, как и днём, а дождь не приносит облегчения
Он снова сел за стол и, взглянув на портрет жены, продолжил своё письмо к ней. Только далее трёх строк дело опять не пошло. «Дорогая, здесь очень душно во всех смыслах. От этой духоты начинает ломить в груди…»
В дверь постучали. Вошёл солдат. Человек за столом с ожесточением смял лист и бросил его под стол. Сделал он это вовсе не оттого, что ему помешали, а оттого, что подумал, что нельзя начинать послания с жалобы. Об этом можно будет рассказать, сидя у горящего камина, спустя несколько дней после возвращения, да и как бы мимоходом. Конечно, если Бог даст снова увидеться.
– Господин полковник, простите, если отвлёк, но она… Она ничего не говорит и отказывается есть, – голос солдата звучал грубо, а глаза заискивающе бегали, как у собачонки, съевшей с хозяйского стола кусочек ветчины.
Они спустились в подвал. Солдат шёл впереди, освещая дорогу чадящим факелом. Полковник отметил, что, несмотря на сырость и запах гнили, дышалось здесь легче, чем в его кабинете. От каменных стен и земляного пола веяло прохладой. Солдат открыл дверь и, входя внутрь, сказал:
– Я её связал. На всякий случай. Так что можете не опасаться. После того, как вы поговорите, опять развяжу.
Полковник последовал за ним. В дальнем углу комнаты, в которой единственное небольшое окно под потолком было замуровано свежей кирпичной кладкой, лежала девушка. Полковник подождал, пока глаза привыкнут к всполохам огня, а затем сказал подчинённому: «Оставь нас». Тот воткнул рукоять факела в углубление в стене и удалился, прикрыв за собою дверь.
Полковник с горечью подумал о том, какими нелепыми путями бродит истина. Как досадно, что эти туземцы столь яростно защищают свои дикие нравы. Они готовы умереть за них, не понимая того блага, что принесли им цивилизованные люди. Вот и сейчас она лежит на полу, уткнув лицо в колени, и никак не реагирует на его присутствие. Три дня, проведённые здесь, ничему не научили этого зверька. Он подошёл ближе. Рядом с пленницей на грубо сколоченном столике стояли фрукты и кувшин с водой. Ни к тому, ни к другому она не прикасалась.
– Ты хочешь умереть? – спросил полковник на местном диалекте.
Она молчала. На вид ей было лет 17, не более.Рука полковника крепко взяла пленницу за всклоченные волосы. Он хотел увидеть её глаза и увидел – взгляд полный ненависти, презрения и решимости.
– Скажи мне, куда отправился твой отец, и я отпущу тебя.
И снова – молчание. В её глазах отражалось полыхание факела, и полковнику показалось, что на его фоне он видит себя, вернее чёрный вытянутый силуэт. Он с горечью подумал, что теряет время, и что сегодня на вечере у губернатора его непременно спросят, узнал ли он о местонахождении жрецов.
– Ладно. Если ты решила умереть, то я кое-что тебе покажу, – произнёс он и схватил пленницу за горло.Наконец-то в этих глазах возник страх. Она забилась у него в руках. По телу прошла судорога, и когда её мышцы стали мягкими и безвольными, полковник убрал руку, и позволил ей дышат едва она пришла в себя, он вновь повторил экзекуцию. На этот раз, чтобы заставить девушку сделать вдох, пришлось с силой потрясти её худенькое тело.
