Наверняка, если бы означенные события происходили на пару десятилетий позднее, то взрослые взглянули бы на них иначе. Но та эпоха, в которой протекало моё детство, напрочь отрицала всё, что не вмещается в жёсткие рамки варварского материализма. Люди верили только в то, что умещалось в формулы, могло быть разложено на химические элементы, измерено, взвешено и т. д. Прочее считалось вымыслом, суеверием, пережитком прошлого или средством манипуляции человеческим сознанием. Я тоже был воспитан этим временем, и знания данные мне школой и родителями, мягко скажем, противоречили тому, что происходило со мной. Мне не с кем было поделиться возникшими проблемами. Я был один на один с самим собой и с тем грузом загадок, что внезапно свалился на моё детское сознание.
– Сейчас я дам тебе одну вещь. Прошу быть осторожнее. Она может рассыпаться прямо на наших глазах, – предупредил отец. – Это берестяная грамота.
Она оказалась лёгкой, шершавой и, как мне показалось, тёплой. Едва я это почувствовал, как передо мной возникло лицо взрослого мужчины – добродушное и глуповатое одновременно. А дольше произошло то, к чему я никак не мог привыкнуть – полились слова.
Хозяин передал ему бересту в самый последний момент – перед отъездом. Передал с наказом:
– Хорошенько спрячь. И вручи лично куму. Я бы тебе на словах сказал, да ты, дурень, непременно что-нибудь напутаешь. Или проболтаешься. Отдашь лично в руки. Понял? Не через кого-то там, а в руки. Ему самому. Это важно. Уразумей.
Он ничуть не обиделся, что ему вновь напомнили о его тугоумии. Хозяин – человек особенный, к нему на позапрошлую Троицу сам светлейший князь заезжал. Так что пусть себе ругается или даже тумака даст, если по делу. Но главное, он умеет быть справедливым. Кто бы ещё позволил убогому на коне ездить. А он позволяет. Не пешком отправил, а в седле. Значит, доверяет. Ценит.
Он выехал за город и направил коня по лесной дороге. Не спешил, был осторожен. Месяц назад он вылетел из седла, да так неудачно упал на спину, что долго не мог вздохнуть полной грудью. У реки его увидели мальчишки с сетями и криками:
– Дурень! Дурень едет! – замахали руками.
Один из них, самый бойкий, слепил из речного ила и тины ком и бросил во всадника. Ком пролетел мимо. Остальные хотели последовать его примеру, но тут из-за деревьев вышел дед.
– Не стыдно вам убогого обижать? Бог накажет.
Убогий не обижался. Ведь они не со зла, а так, ради смеха. Хорошие мальчишки. Он с ними рыбу ловил. Подсказывал, где лучше сеть ставить, а они его слушали, потому что знали: он чувствует, где рыба затаилась и куда отправится, если её спугнуть.
В лесу стояла тишина, какая бывает только осенью в безветрие. Лишь изредка до слуха доносилось, как где-то над головой сорвался и полетел вниз сухой лист. Ехать нужно было восемнадцать вёрст. Говорят, что впервые их сосчитал ратник из соседнего села. Тогда шла война, вот он и решил узнать, каково расстояние от города до близлежащих селений и сколько времени надобно, чтобы в случае чужеземного нашествия прийти на подмогу. По такой погоде можно обернуться туда-обратно до вечера. Тем более, что этой дорогой он ездил уже не раз. Сначала с хозяином, потом один.
Внезапно налетевший ветер донёс до него запах зверя, и тут же конь под ним захрипел, взвился на дыбы и, сойдя с дороги, помчался по узкой лесной тропке. Оглянувшись, он увидел стаю волков. Их было столько, сколько пальцев на руке. Хозяин говорил, волки в это время года безопасны, однако они бежали именно за ним. Припав к лошадиной шее, он закрыл глаза, а когда изредка открывал их, видел только, как проносились ветви, стволы деревьев, да под конскими копытами стремительно мелькали разноцветные листья и пожелтевшая хвоя.
