Император лучше знает, что делать, возражал ему капитан. Лейтенант слишком молод и самонадеян, а капитан побывал во многих передрягах, так что можете ему поверить: император всегда поступает именно так, как нужно. Только что неприятель готовился торжествовать победу – а в следующий миг он уже просит о пощаде. И с русскими будет то же, вот увидите. Лористон вернулся от Кутузова в царской карете, запряженной шестерней, – стали бы ему так угождать, если бы не мечтали о мире? Говорят, что родной брат императора Александра хочет скорее закончить войну, и его мать тоже, и многие министры; англичане специально подослали к Кутузову своего агента, чтобы помешать ему заключить перемирие, но если император ему прикажет, то англичане не в счет. Лейтенант не мог спокойно этого слушать, он вскакивал с места и начинал бурно жестикулировать, словно швыряя свои доводы руками: русские хотят мира? Зачем же они тогда сожгли добра на несколько миллиардов, пожертвовав большим красивым городом? А эти шайки крестьян, истребляющие фуражиров? Не надо мне рассказывать про мужиков, которые сами указывали места, где их хозяева спрятали свои ценности, и предупреждали французов о появлении казаков, это было давно. Да, месяц назад – это давно! Всё изменилось. И кстати, когда, еще в Смоленске, русские дворяне искали у нас защиты, опасаясь собственных слуг, почему же император не привлек русских крестьян на свою сторону, пообещав им свободу? Если бы они подняли восстание (о чём, кстати, он сам говорил в своих прокламациях), война давно бы уже закончилась, но император, который всегда поступает как надо, этого не сделал – почему? Почему?
Обладая более холодным темпераментом, капитан не распалялся от спора и уходил от него, чтобы не трепать попусту имя императора. Вместо новых возражений он обращался к Грише: что думает он, русский? Как долго еще продлится война? Гриша пожимал плечами. Откуда ему знать? Последний месяц он жил как в тумане и уже ни в чём не был уверен, а менее всего – в самом себе.
Летние новости о войне с трудом просачивались сквозь стены пансиона, однако все воспитанники грезили о подвигах, мечтали сбежать в армию. Когда французы подошли совсем близко и граф Ростопчин открыл Арсенал, приглашая всех постоять за матушку Москву и защитить себя самим, Гриша с товарищами пошли туда, но было уже поздно: по мостовым цокали подковами французские кони, где-то стреляли, по улицам бежали люди… Они спрятались в подворотне первой попавшейся лавки в Китай-городе и видели, как толпа разъяренных мужиков набросилась на французских кавалеристов, стянув их с лошадей; один, пьяный, впился зубами в щеку офицера. Мужиков рубили саблями, небольшая пушка дала выстрел картечью, несколько пуль просвистели мимо Гриши. Куда девалась вся его отвага! Саблю, взятую в Арсенале, он бросил в той самой подворотне и бежал, не разбирая дороги, позабыв и про товарищей, и про всё на свете. То есть он думал, что они тоже бегут позади, а оборачиваться было страшно, окрики только придавали ему скорости. Потом, когда он увидел, что остался один, отыскивать товарищей было некогда: начались пожары, приходилось спасаться от огня, жара, дыма, мелькавших на их фоне людей с обритыми головами… Уцелеть, найти надежное пристанище, напиться воды, поесть хоть что-нибудь – вот что занимало его несколько дней.
