– Дети? – Ксения вглядывалась в мамино лицо, ища в нём признаки безумия, но мама была нормальной, спокойной.
– Да. Сегодня я, наконец, вспомнила его имя. Генрих. Но лицо продолжает ускользать из памяти. И, тем не менее, оно родное, любящее. А детей у меня ещё двое, не считая тебя. Мальчика звали как одного из древних волхвов, который принёс свои дары новорожденному Спасителю. Каспар. А девочку, она была младшей, Анфисой. Генрих сказал, когда придёт время нашей встречи, он мне даст знать. Он сказал: «Надень своё любимое платье, моя дорогая. И приколи ту брошку из аметиста – цветок ириса, которую я тебе подарил. Только приходи босиком. На берег. А мы будем ждать тебя на другом берегу. Я и наши дети».
Ксения не знала, как это понять. Или она боялась понять?
– На какой берег?
– Наверное, сюда, где мы с тобой сидим. Тут моё любимое место, – мама счастливо улыбнулась, глядя на заросший как в джунглях противоположный берег речки, будто увидела там своё милое привидение во плоти.
– Мамочка, у тебя есть только я. Может быть, ты видела очень реалистичные сны? Так бывает…
– Нет. Он был пришелец из моей другой жизни.
– Другой жизни? Какой другой? Ты же не веришь в реинкарнацию. Ты веришь Богу, это я понимаю, но не архаичным же воззрениям, проверить подлинность которых никому ещё не удалось.
– Никакая это не реинкарнация, а та же самая моя жизнь. Она была в другом времени. Генрих сказал, что моя теперешняя жизнь – постскриптум. Поэтому она такая короткая. А та была длинная, очень длинная и счастливая жизнь. И он никогда не смотрел на других женщин просто потому, что их не существовало для него. Только я одна.
– В каком другом времени?
– В ушедшем времени. Как ты не понимаешь, глупышка. И чего ты испугалась? У Генриха такие замечательные волосы. Я трогала их, и память дарила мне утраченные ощущения. Генрих был белокурый. Вроде твоего Рудольфа. Да. В чём-то похож. Мне так кажется теперь. Насколько же приятно, когда у мужчины мягкие и густые волосы на голове. Мне всегда очень не хватало того, что у твоего отца нет, и не было волос. Я помню его всегда лысым.
– Как же ты выбрала такого, лысого?
– Вначале меня смущало, что он без волос на голове. Потом я привыкла. В то время я не помнила никакого Генриха.
– Мама, о какой длинной предшествующей жизни ты говоришь? Ты вышла за отца совсем молоденькой. Генрих твоя мечта. Ты хотела прожить какую-то другую жизнь. И хотела иметь больше детей. Вот что это!
– Он не мечта. Он был на самом деле. Я как-то понимаю. И если был, то и остался. Там, где мы и встретимся с ним.
– Где же?
– Я же говорю. На том берегу. Он скажет, когда мне приходить. «Только приходи босиком», – сказал он.
– Почему же босиком?
– Однажды он подарил мне прозрачные туфельки. Они не были, конечно, хрустальными. Они были мягкими, но прозрачными, а в глубине самого материала мерцали как бы звездочки. Мои пальцы просвечивали. Генрих считал, что у меня очень красивые ступни и любил целовать мне пальцы даже на ногах…
– Ты знаешь, мама, я читала, что хрустальные туфельки в сказке о Золушке появились в результате неправильного перевода старой сказки. Как можно носить обувь из стекла или чего-то подобного камню? На самом деле в сказке туфельки были меховые. Скорее всего, туфельки были из парчи, а поверху оторочены беличьим мехом. Опушка обуви нежным беличьим мехом означала, что юная девушка вошла в возраст, годный для выдачи её замуж. А парча – вышитая золотом ткань. В старину обувь для бала была матерчатой. Поэтому она так быстро приходила в полнейшую негодность.
