Двинуть бы ему за такое унижение, но он уже утыкается носом в модный журнал, а меня приглашают к стойке с нарядами.
Что бы мне ни показали, я уже предчувствую свое негодование. Модели либо скучные, либо пошлые. На однотонных кофточках не хватает отделки, юбки мешковаты, платья вульгарны своими открытыми спинами и плотными ремнями. Но мне приходится мерить все, что предлагают. Да еще и показываться в этом Барсу ради минуты его славы настоящего самца. Только и делает, что морщится, мотает головой и жестом велит немедленно снять это безобразие.
— А вот это интересно, — наконец улыбается он, довольный темно-синим коротким топом с глухим воротом и бежевыми обтягивающими брюками со шнуровкой по бокам бедер.
Его следующим выбором становится шелковый костюм бледно-персикового цвета, к которому мне хотя бы подбирают удобные туфли. В них даже мизинец почти не болит.
Но на последнем его одобрении я взрываюсь. Обходя меня по кругу, Барс обшаривает взглядом короткое платье-бандо. И ладно бы оно было розовым, или с пайетками! Я бы еще смирилась. Но это просто клубное платье, в котором ни наклониться, ни руки не задрать, без мысли, как бы не светануть своими красотами.
Опустив глаза на туфли с тонкими ремешками, Барс с улыбкой кивает консультантше:
— Я беру все это. Упакуйте.
— То есть в этом меня обществу показать не стыдно?! — Всплескиваю я руками. — Мне страшно представить, что там за общество дегенератов!
Барс одним шагом подходит ко мне вплотную и, глядя в глаза, отвечает без тени насмешки:
— Окружение твоего Цукермана. И его вкус. Примерно так он будет таскать тебя по бутикам Милана, Лондона, Парижа. Не позволит тебе и пикнуть, навечно вытравив из твоей головки собственные желания, растоптав твой вкус. Ему будет плевать на то, чего хочешь ты. Ему важно только то, что скажут о тебе в его окружении. А там тебя будут судить по обложке. Все еще хочешь за него бороться?
Горько. Каждое слово без ножа режет. Хотел задеть меня, отомстить, но перестарался. Не может Лекс быть таким козлом.
Моргаю, чтобы не разреветься, и поглубже вздыхаю.
— Да! Я хочу и буду за него бороться. Отличные шмотки. Я в них совсем другая. Стильная, взрослая, уверенная в себе.
Господи, ты сама-то веришь в это? В этой одежде ты бесправная кукла, Василиса!
Уголок его губ чуть вздрагивает. Бросив журнал на столик, Барс как ни в чем не бывало отвечает:
— Тогда продолжим.
Он рассчитывается за одежду, берет бумажные пакеты и ведет меня в здешнюю парикмахерскую. Зря клиентки недооценивают мастеров в торговых центрах. Записи почти нет, очень презентабельно, хоть и тесновато. Зато если я стригусь или крашусь, точно знаю, что откуда-то со стороны на меня не летит пыльца с чужой ногтевой пластины. Если это парикмахерская, то уже не маникюхерская и точно не педикюхерская. Да и поклонницы ультрафиолетовых ламп не ломятся в солярий, который, как обычно, располагается прямо рядом с туалетом. В общем, если выбирать между салоном в торговом центре или салоном в подвале, я выберу первое.
— Что делаем? — спрашивает у меня мастер, усадив в кресло и принявшись расчесывать мои волосы.
— Наведите порядок на этой чудной головке, — отвечает Барс.
— Хотите определенные изменения? — уточняет она уже у него, словно меня вообще не существует. Просто голову принесла.
— Не определенные, а кардинальные!
— Как скажете…
Взмах пеньюара, расчески, ножницы, едкий запах смывки и краски, шампуни, бальзамы, вычесывание. Меня мучают почти четыре часа, угрожая оставить совсем без волос, прежде чем я таращусь на свое отражение, медленно поднимаясь из кресла.
