«Мерседес» встал на дорожке, метрах в ста от каменного чуда, рядом со старым дачным домиком.
Дед был умен… очень умен. И рукастый был человек, приспособленный. Полтора этажа, несколько комнат, – известный востоковед, а строил сам. Николай Николаевич привычно постучал рукояткой ножа по столбам, державшим крыльцо; дерево сухо запело. Дед знал, что надо ставить столбы, вкапывая верхушкой дерева вниз – вода не пойдет по ним, столбы простоят несколько веков без замены. Над крыльцом тоже плясала мошкара. Паучок пристроился под крышей, натянул паутину.
Когда Николай Николаевич выстроил тут новый дом, дед тоже ходил по этому новому дому, тоже все смотрел и смотрел. И ничего не сказал… Сказал через два дня, уже собираясь умирать.
– Моего дома не рушь… – Сказал тогда умный дед. – Это будет твой дом, не публичный.
Все верно. Скрипя крыльцом, Николай Николаевич вошел в дом, построенный для себя. Не на показ. Не потому, что полагается, не чтоб «как у всех». Свой дом. Дом, в который придут не «нужники», не «люди своего круга» – друзья. Не дом-проститутка, – картинка статуса. Не этот, парадный и каменный.
– Приехал я, дедушка! – Громко сказал дому Николай Николаевич. – Пусти, хочу у тебя пожить. Не домовому сказал – именно дому. Всякий раз ему казалось, что дом ждет, что он радуется хозяину… вот-вот завиляет хвостом.
Костюм и рубашка, галстук из Парижа, – вот сюда… в шкап в прихожей. Перетаскать привезенное – в основном продукты на два дня. Еще новый вантуз, веревка, новые сверла… Завтра надо будет починить кое-что. Подтопить? Николай Николаевич положил пару поленьев в печь – не потому, что холодно, а чтобы запахло дымком, выстрелило полено, пошла по дому волна живого тепла.
Стало немного темнее – вечер гаснет, тучи пришли с окоема, полыхает на западе багровым. Николай Николаевич еще вышел – на второе крыльцо, обращенное к близкому лесу. Бронзовели стволы, по вечернему темный лес высился, как храм. Легко плясала мошкара у лица, зудел комарик. Было тихо, торжественно и славно.
Николай Николаевич прошел в комнату – дед сделал ее большой: под библиотеку, и в то же время жилой.
– Никому его не отдавай… – Сказал в свое время дед про дом.
– Родовое гнездо? – Серьезно спросил взрослый внук.
– Не только… Даже в жизни миллионера надо оставить место, где может продолжаться нормальная человеческая жизнь.
Николай Николаевич постоял под портретами деда и прадеда. Прадеда он не застал; предок смотрел со стены значительно и строго, облаченный в сюртук, с часовой цепочкой у кармана. Фотография сделана в давние времена, о которых какой-то идиот из людей «своего круга» сказал: «Это ж непонятная никому, древняя Россия»…
Ничего непонятного не видел Николай Николаевич в лице умного, солидного человека, который сейчас смотрел на потомка из девятнадцатого века. Непонятная? Кретинам – наверно, и правда совсем непонятная.
А дед чуть улыбался, – хорошо памятный, умный единомышленник, воспитатель, проницательный и правильный… Как всегда, легко толкнула в сердце нежность. Последние годы дед сделался легкий, маленький. Николай Николаевич обнимал деда, дед доставал до плеча, внук лицом зарывался в иссиня-седой, совсем невесомый пушок… Сколько лет прошло, а ему и сейчас часто не хватало деда… Повесить эти портреты в доме? На работе, как сейчас говорят, «в офисе»? Мало ли кто бывает в офисе… Николай Николаевич не хотел, чтобы взгляды дураков мусолили дорогие ему лица, но хотел иметь место, где можно еще раз в них вглядеться. В тех, от кого произошел, в чьей плоти жила его плоть до собственного рождения на свет.
