«Генриетта Вторая» пристала у шестнадцатого дока. Фрицу и его невидимой команде предстояло плыть вверх по течению Эльбы вглубь города, но высадили меня здесь, при самом въезде. Не успел я коснуться тверди земной, как сейнер отчалил, буравя винтом грязно-коричневую, маслянистую воду. Тут-то мне с голодухи и пришёл на ум грибной суп с перловкой. Деньги пока были. За выпивку Фриц взял по-божески, чаевые я ему прибавил умеренные. На приличный обед ещё хватит, но шагать до него предстояло километров шесть-восемь – приземлили меня в самом дальнем углу порта. Казалось, здесь не ступала нога человека. Бывалые морские волки и просоленные шкипера с проплывающих кораблей смотрели на меня из-под бровей как на жителя необитаемого острова. Шаткой походкой моряка я тронулся в путь.
Несмотря на восемь с лишним веков истории, в городе совсем не ощущалось старческой хрупкости. Гамбург показался мне элегантным господином средних лет с моложавым лицом и лёгкой сединой. Современные здания здесь обретали солидность, а старинные постройки молодели. Никакой игривости, несерьёзности и чудачества. Строго, но не педантично. Сурово, но без аскетизма. С таким парнем, подумал я, можно и крупное дельце обтяпать, и гульнуть на славу.
На озёрах и каналах не без ущерба для каждой из сторон конфликтовали дети, лебеди и чайки. И хотя требовательные чайки и самоуверенные лебеди были давно и непоколебимо убеждены именно в своём первоочерёдном праве на сытное питание хлебобулочными изделиями из прибрежных кондитерских, дети всякий раз устанавливали собственные порядки. Они выделяли в птичьих стаях фаворитов, наделяли их привилегиями и строили новую иерархию при раздаче угощений, тем самым внося сумятицу в пернатые сообщества и ставя самих себя в неловкое положение. Доходило до того, что особо решительные из чаек, стараясь глубоким взглядом «глаза в глаза» пробудить в детях совесть, с криком подлетали к самым лицам детей и крыльями сбивали с них шапки. Лебеди же, орудуя длинными шеями, выхватывали выпечку у нерасторопных, но почему-то получивших предпочтение «гадких утят», чем вызывали гнев у детей. Местные, блёклых тонов утки ещё пытались ввязаться в процесс распределения пищи, а вот голуби – уже нет. Голубей здесь за людей не считали. Справедливость тут, как, впрочем, и везде, каждый понимал по-своему. Взрослые люди в разборки не вмешивались.
На Рипербан я добрался уже в сумерках. Место было выбрано не случайно. Гамбург – портовый город, ему ничто не чуждо. Есть в нём и Рипербан. Место из тех, что называют «скользкими дорожками», – как Пратунам в Бангкоке или площадь Пигаль в Париже. Здесь за деньги утоляли самые низменные страсти. Но не все, а лишь те, что связаны с мочеполовой системой. Страсть к наживе или, скажем, к лицедейству здесь не утоляли. То же, что брались утолять, утоляли небрежно, на скорую руку, подгоняя и понукая, как жеребцов и беря деньги вперёд.
Здесь кривлялась и выкаблучивалась похоть. Плясала на подиуме вокруг столбов, мелькала на экранах мониторов и просто зазывала в провалы дверей. Престарелые сутенёры предлагали лежалый товар ценителям глубокой старины. Щеголеватые, с тонкими усиками, сутенёры помоложе выставляли цветных и экзотических особей пижонам разных мастей. Но в основном находил спрос по-немецки добротный, задастый товар из Средней Европы. Сюда стекались и прыщавые юнцы, и солдаты срочной службы, и отцы семейств, и облезлые отвергнутые сердцееды. Приходили и матросы с кораблей дальнего плаванья, и просто потерпевшие крушение – такие, как я. Здесь никто не обратит внимания на одинокого мужчину в мятой одежде с трёхдневной щетиной на щеках. Никого не удивит, что к оплате он предъявит пару фунтов стерлингов вместо положенных евро. К тому же, камеры видеонаблюдения здесь не приветствуются – отпугивают посетителей.
