Мне хочется провалиться сквозь пол, но когда этого не происходит, когда ничего не происходит, если не считать того, что Джуд издает нетерпеливый глубокий горловой звук, – я наконец сдаюсь. Без всякой охоты.
– Ладно, как скажешь, – бормочу я и вытягиваю руку вперед.
Когда он наконец делает небольшой шаг в мою сторону, я говорю себе, что раз я немедля не выбегаю из комнаты, это признак того, что у меня наметился личностный рост.
– Спасибо. – Джуд произносит это слово так тихо и таким низким голосом, что я не могу быть уверена, что оно мне не почудилось, так гулко и часто бухает мое сердце.
Проходит несколько неловких секунд, когда он встряхивает бутылку и отвинчивает ее пробку. Но затем его пальцы касаются моей кожи.
По моей спине начинают бегать мурашки, но я твердо беру себя в руки. Сегодня я и так уже достаточно опозорилась перед ним и ни за что не сделаю этого снова.
Моей решимости хватает до тех пор, пока он не начинает тереть мои раны вымоченным в антисептике шариком из ваты, будто стараясь стереть пятно.
– Ой! – взвизгиваю я и, отшатнувшись, сердито смотрю на него. – Там же есть нервные окончания, и тебе это известно. – Я протягиваю руку за ватным шариком. – Просто отдай его мне.
– Я справлюсь, – говорит он, и его пальцы касаются моей руки так мягко, что его прикосновение похоже на шепот.
На этот раз, когда он начинает дезинфицировать мои раны, он делает это так осторожно, что я почти не чувствую прикосновения ватного шарика. Что создает новую проблему, потому что теперь я могу думать только об одном – о прикосновении его кожи к моей, пока он переходит от раны к ране.
Это приятно – опасно приятно, – и мне приходится напрячь всю свою силу воли, чтобы не отстраниться. Чтобы не сбежать. Но я не доставлю ему такого удовольствия – не покажу, как сокрушительно он все еще действует на меня.
Так что я продолжаю стоять на месте, заставив себя сосредоточиться на жжении антисептика, на физической боли от всего этого, а не на другой, тупой, глубоко внутри меня.
В этом нет ничего особенного. В этом нет ничего особенного. В этом нет ничего особенного. Эти четыре слова становятся моей мантрой, и повторение их снова и снова становится моим спасением. Мое дыхание выравнивается, мои колени перестают дрожать, мое сердце вспоминает, как биться нормально.
Я делаю глубокий вдох и медленный выдох. И снова говорю себе, что в этом нет ничего особенного. И мне почти удается в это поверить… пока Джуд не отпускает мою руку и, положив ладонь мне на плечо, не поворачивает меня спиной к себе. Моя рубашка поло выглядит как швейцарский сыр, так что я понимаю, что он видит многочисленные следы от укусов, усеивающие мою кожу. Его пальцы касаются раны на моей пояснице, и он говорит:
– Думаю, для обработки этого укуса тебе придется снять рубашку.
Из всех вещей, которые, как мне представлялось, Джуд мог сказать мне, это, честно говоря, никогда не приходило мне в голову. Во всяком случае, после девятого класса, когда я позволяла себе мечтать…
Я резко обрываю эту мысль и вместо этого сосредоточиваюсь на том, что происходит здесь и сейчас. И, главное, на том факте, что Джуд предложил мне раздеться посреди кабинета моей тети. Ну уж нет, я не желаю становиться еще более беззащитной, чем теперь.
– Что ты сказал? – вопрошаю я, повернувшись к нему и устремив на него изумленный взгляд.
